В зале засмеялись и задвигались, послышались возгласы удивления. Тетушка Нодира глянула на Аминджона, по губам которого пробежала легкая усмешка. Тетушка Нодира потрясла колокольчиком, зал притих, и она перевела взор на саркора.
— Спросите меня, почему? — сказал тот и подождал, пока кто-то из зала не выкрикнул это «почему?», и ухмыльнулся. — А потому, что правление и председательша не справляются!
По залу прошел шумок. Саркор продолжал, на этот раз без паузы:
— Я много раз твердил и говорю сейчас, что годы войны прошли, настало время работы! Планы стали другими, чтобы выполнять большие задачи, надо иметь силы и волю. Мы все уважаем нашу председательшу, преклоняемся перед ее усердием и смелостью. Она и вправду хорошо трудилась в трудные дни войны, честь ей и слава! Вот, я поклонюсь, — сказал саркор и, встав вполоборота к тетушке Нодире, согнул корпус. — Но теперь, — обратился он снова к собранию, — управлять таким колхозом, как наш, трудно. Какой бы смелой наша тетушка Нодира ни была, сердце у нее мягкое, да и семья у нее, детишки, а с ними хлопот полон рот. Нам нужна твердая рука, чтобы знала только дело и умела погонять и требовать. Как можно было затянуть сбор почти до сегодняшнего дня и оставить хлопок под дождем и снегом?! Раз дехканин, обливаясь потом, вырастил урожай, нельзя было не собрать. Нужно было выгнать на уборку всех мужчин и женщин, пойти по дворам, не хотели б добром — заставить силой! Но мы не сделали этого и поэтому сели в галошу, с чем и поздравляю…
— А что предлагаете? — крикнул кто-то из зала.
— Что предлагаю? — переспросил саркор и, шумно вдохнув и выдохнув, сказал: — Предлагаю начать думать о будущем годе сейчас, вот с этого часа. Надо укрепить правление колхоза и быстрее браться за работу, очистить поля, организовать зимний полив карт и готовиться к весеннему севу. А говорить о доходах и расходах я не хочу: какие были, такие были, это дело прошлое, а прошлого не воротишь. Я все сказал.
Саркор покинул трибуну. После него выступили еще несколько бригадиров и звеньевых, заведующий фермой крупного рогатого скота, активисты. Кое-кто поддержал саркора, но говорили намеками, так как чувствовалось, что симпатии большинства на стороне тетушки Нодиры.
Слово дали дядюшке Чорибою. Он заговорил по-таджикски. Сильный узбекский акцент придавал его речи особую выразительность.
— Товарищи, я приехал из степи, — сказал он. — Степь у нас вольная и спокойная, там, кроме шума ветра да блеянья овец, других звуков не услышишь. Колхозные овцы пасутся мирно, нагуливают курдюки и ягнятся, чем очень и очень радуют нас. Мы далеки от ваших скандалов. Но мы из той же семьи, что и вы, и, когда ветер доносит до нас эхо свар, которые вы тут устраиваете, мы не можем оставаться спокойными. Вы не думайте, что раз живем на отшибе, то не понимаем, из-за чего эти ссоры. У нас, слава богу, на плечах голова, а не черный чугунный котел. Позвольте прямо сказать, что нужно саркору, сыну Мухаммеджана, и всем другим, кто с ним…
— Позволяем!
— Скажите, дядюшка Чорибой!
Дядюшка Чорибой дождался тишины и сказал, что типы, подобные бригадиру второй бригады, болеют за себя, а не за колхозные дела. У них грязные помыслы, им нужны чины и посты, и они ради этого исподтишка мутили воду, вредили работе, из-за них колхоз и отстал.
— Они как волоски, что попали в глаз, — сказал дядюшка Чорибой и, распалившись, предложил отдавать подобных типов под суд за вредительство.
Потом на трибуну вышел Сангинов. Тихим, болезненным голосом, то и дело отхлебывая из пиалки чай, он сперва перечислил все положительное в работе правления, а затем стал критиковать.
— Да, — сказал он, — недостатков в нашей работе было немало, и результат мы все видели. Главное, что мешало нашей работе, это отсутствие единодушия у руководителей колхоза. Оно проявляется и здесь, на этом собрании. Каждому ясно, что часть членов правления недовольна председателем. Как секретарь ячейки должен сказать: у них есть основания. Многие важные вопросы колхозной жизни стали решаться своевольно, без совета с партийной организацией и даже без обсуждения на заседании правления. Разве это правильно? Нет, конечно. Это нарушение демократии. Такое руководство душит инициативу, принижает роль коллектива и унижает каждого его члена. Товарищ Набиев, председатель ревизионной комиссии, уже говорил, что за один отчетный год у нас трижды побывали ревизии. Трижды проверяли и трижды ничего не обнаружили. Но все это стоило нервов, отрывало людей от работы и тем самым наносило урон производству. Для чего нужны были три ревизии? Оказывается, их вызывала председатель правления. Сама, ни с кем не советуясь! Бдительность, конечно, нужна. Но такая бдительность все равно что перестраховка. А перестраховщики, как известно, только путаются в ногах и мешают работе. Нужно больше смелости в делах и больше доверия к подчиненным! В связи с этим можно сто раз сказать спасибо нашему завхозу и завскладом, уважаемому товарищу Остонову, за то, что с честью выдержал бесконечные ревизии и, не обижаясь, продолжал добросовестно работать.