— Ясно, — сказал Дадоджон, решив ограничиться одним словом.
— На словах всегда ясно, — язвительно произнес Сангинов. — Быть коммунистом нелегко. Вы должны подавать людям пример, а не тащиться в праздник рамазана на кладбище и стоять на коленях, как какой-нибудь верующий. На первый раз я ограничусь этим разговором и, так уж и быть, никому не скажу о вашем поведении и не вытащу вас на ячейку с персональным делом. Но предупреждаю, что, если подобное повторится, обижайтесь тогда на себя!
— Ладно, ладно, — сказал Дадоджон, чувствуя, как поднимается в нем раздражение. И, желая поскорее выпроводить этого любителя нравоучений, пообещал: — Больше никогда не повторится. Даю слово.
— То-то, — ухмыльнулся Сангинов.
Он ушел, довольный собой. Но, придя к себе в кабинет и почитав газеты, вдруг подумал, что все-таки надо поставить в известность секретаря райкома — пусть будет в курсе, и поднял телефонную трубку.
— Здравствуйте, товарищ Рахимов! — сказал он, дозвонившись лишь с четвертого раза. — Сангинов беспокоит, из колхоза «По ленинскому пути»…Спасибо, спасибо… Дела ничего, дождались конца рамазана, сегодня и завтра женщины еще погуляют, тут уж ничего не поделаешь… Что-что? Мужчины? При женах, — хихикнул Сангинов, но в то же мгновение на его лице вновь появилась глубокая почтительность. — Да, конечно… Вы правильно заметили, мужчин на полях меньше, чем женщин. Учтем, товарищ Рахимов, примем меры… Ага, это дело не одного дня, мы понимаем… Будем, товарищ Рахимов, вести работу изо дня в день. Я уже начал. Да, к сожалению, есть такие факты. Я потому и позвонил вам, чтобы сообщить, что член партии Дадоджон Остонов, как мне сказали, был сегодня на кладбище, вроде даже молился… А, что?.. Я с ним лично побеседовал, предупредил… Он обещал, товарищ Рахимов… Да, конечно, проверю… Как председательша? Хворает наша тетушка Нодира, но вчера уже было лучше… Нет, сегодня еще не был, сейчас как раз собираюсь навестить… Хорошо, обязательно передам, будьте уверены! До свидания, товарищ Рахимов, спасибо!
Сангинов повесил трубку и облегченно вздохнул. Ну и дотошный секретарь, все подмечает, в курсе всех дел! Выходит, в точку попал, что сообщил про Дадоджона, — пусть увидит, что и мы знаем, как живет и чем дышит каждый коммунист. Может быть, и сам побеседует с Дадоджоном. Теперь надо сдержать слово, пойти проведать председательшу.
Путь к дому тетушки Нодиры лежал мимо колхозного амбара. Сангинов увидел, как подкатила машина и вышел Дадоджон, разговорился с Туйчи. Подошел и он. Оказывается, Туйчи привез из Богистана масляную краску и полкубометра строительного леса.
— А где Муллояров? — спросил Сангинов. — Неужели Туйчи теперь и за вашего экспедитора?
Вместо Дадоджона ответил сам Туйчи:
— Муллояров больше не хочет работать у нас. Я привез его заявление.
— Что это с ним?
— Говорит, нашел другую работу.
— Другую работу? — переспросил Сангинов и, немного подумав, обратился к Дадоджону: — Вы сами завтра поезжайте в город, найдите Муллоярова и выясните, чего это он вздумал уйти! Плохо ему, что ли, у нас?
— Ладно, — коротко ответил Дадоджон.
— А потом зайдите в райком к первому секретарю, — сказал Сангинов неожиданно для себя и, замявшись, добавил: — Если застанете на месте.
— Хорошо, — снова одним словом ответил Дадоджон и подумал, что Сангинов наверняка донес Аминджону Рахимову о том, что он был утром на кладбище, иначе о чем же может говорить с ним секретарь райкома?
«Ну и зайду, — сказал себе Дадоджон. — Зайду и выскажу все, что я думаю об этом празднике. Что это просто хорошая народная традиция, которую надо использовать нам, а не муллам. Рахимов — умница, с ним можно говорить по душам, не то что с этим твердокаменным Сангиновым»[47].
День показался Дадоджону бесконечно длинным, к вечеру он почувствовал себя вконец разбитым и, возвращаясь домой, мечтал поскорее забраться в постель. Но Марджона оказалась в прескверном настроении. Открыв дверь, она что-то буркнула и показала спину, ходила по комнатам, шмыгая носом, и даже не предложила ужина. Дадоджон спросил:
— Что случилось?
Марджона не ответила.
— Разве можно печалиться в праздники?
— Сами веселитесь! — взвилась Марджона, разом превращаясь в Шаддоду. — Сидите в своем амбаре и знать не хотите, что делается. Эгоист! Хоть бы ради приличия спросили, что я узнала в городе, как мой брат и мои родные…