— Я не беспокоюсь, — сказал старик. — Когда вокруг столько друзей и родственников, мудрено встретить Дадоджона с пустыми руками. Но я и о другом еще хотел посоветоваться: как помочь ему побыстрее избавиться от легкомыслия и как поскорее женить.
— Ого! — воскликнул Хайдар. — Наверно, кого-нибудь уже присмотрели?
— Присмотрел, подыскал, — улыбнулся старик. — Девушка вам знакома. Если Бурихон сочтет наш род достойным своего, то не стану скрывать: буду рад. Породниться с ним — одно из моих самых жгучих желаний. Я давно мечтаю об этом. Мы все чтим его род. И дед его, и отец были людьми уважаемыми, авторитетными, благородными. Слава богу, и наш род не из простых, отца моего и деда тоже знали.
— Мы знаем прежде всего вас, с нас достаточно! — сказал Абдусаттор.
В глазах Бурихона сверкнули молнии, но он тут же опустил голову. Хайдар пришел в восторг:
— Великолепно! Замечательно! Лучше не придумать! Лучшего жениха сестре Бурихона не найти! Прекрасная пара!
— Мировая! — подхватил Абдусаттор. — Тут нечего думать! Поженим!..
А Нуруллобек промолчал. Его лицо потемнело. Поймав на себе быстрый взгляд старика, он растянул губы в улыбке, но вместо улыбки получилась грустная усмешка, затем снова насупился, угнетаемый сознанием собственной беспомощности.
Молчал и Бурихон. Все уставились на него, напряженно ждали, что скажет. Но он не торопился с ответом и только после долгого раздумья, не поднимая глаз, произнес:
— Я не мечтал о таком счастье для себя и сестры.
Все облегченно вздохнули, лишь Нуруллобек остался мрачным, угрюмым…
3
Поезд прибыл в Ташкент в девять вечера. Его приняли на третьем пути, за двумя темными составами, у узкой, неудобной и плохо освещенной платформы. Моросил дождь, было сыро и скользко. Дальше поезд не шел. Из перегруженных вагонов торопливо выходили люди, с крыш вагонов слезали «зайцы», по платформе потекла густая, все более уплотняющаяся толпа. Поезда, как и в годы войны, ходили довольно редко, а людей гнало нетерпение — добрая половина из них были демобилизованными воинами, фронтовиками. Пройдя сквозь жестокие и горькие испытания войны, сделать все возможное для Великой Победы, теперь они торопились домой, спешили к своим матерям и отцам, женам, детям, любимым. Их жажда поскорее вернуться к родным очагам была столь сильной и мощной, что они, как в свое время на фронте, не думали ни о каких тяготах, лишь бы ехать, ехать вперед, хоть на крышах, на буферных площадках, на подножках, но ехать!.. И эта же жажда торопила их покинуть уже ненужный состав, гнала к выходу в город или в залы вокзала.
Но Дадоджон не стал торопиться. Он подождал, пока вагон опустеет, и, вскинув на плечо вещмешок, вышел в тамбур, глубоко, с наслаждением вдохнул чистый, освежаемый дождем воздух. Голова чуть-чуть закружилась. Ему пришлось долго ехать в переполненном, душном вагоне. После Куйбышева, где расстался с товарищем, он не выходил ни на одной остановке — можно было не только потерять место, но и вообще не втиснуться назад. Кроме того, уступив свою верхнюю полку пожилой издерганной женщине с пятилетним внуком, он трое последних суток не спал, лишь сидя дремал. Но все дорожные мучения представлялись пустяками по сравнению с тем, что довелось испытать в кровавых боях и походах. Когда Дадоджон забывался в дремоте, в его мозгу вспыхивали яркие пестрые сновидения. Снился Богистан, мелькали лица милых сердцу друзей.
Вот наконец Ташкент, первый из городов Средней Азии, город знакомый и близкий, свой город! Здесь уже витает сладостный аромат родного кишлака, веет ветер из его Богистана; здесь то же небо, такая же земля, те же цветы, деревья и травы; здесь, текут те же воды, что журчат в Богистане. Теперь до друзей и любимой рукой подать, можно считать — приехал, дома!!!
Если бы Дадоджон дал старшему брату телеграмму, то его, несомненно, встретили бы в Ташкенте. Однако сперва не было такой возможности, а потом решил, раз не получилось, нагрянуть неожиданно. Была и еще одна причина, при мысли о которой лицо Дадоджона то озарялось мечтательной улыбкой, то темнело и черствело. Но Дадоджон не знал, что его, из лучших побуждений, подвел, сам того не желая, однополчанин Юрий Кузнецов, с которым он простился в Куйбышеве. По дороге домой Кузнецов увидел почту и вспомнил, как на вокзалах Бреста и Москвы они с Дадоджоном безуспешно пытались пробиться к телеграфным оконцам. Все-таки лучше, когда тебя встречают, потому что хочешь не хочешь, а завидуешь тем, кого встретили, и среди вокзальной суеты, глядя на объятия, поцелуи и радостные слезы других, чувствуешь себя как-то одиноко и неприкаянно. Испытав это на себе, Кузнецов решил обрадовать Дадоджона: зашел на почту и отправил телеграмму богистанскому военкому с просьбой «сообщить родным боевого офицера о его возвращении».