— А вы никого не знаете из тех, кто мутит воду?
— Знать-то знаю. Но назови вам я сейчас кого-то, получится — наушничаю. Я сказал вам, а там дело ваше. Я за колхоз болею.
— Что ж, и на том спасибо, — сказал Аминджон и протянул саркору руку. — Счастливо оставаться, саркор, до свидания. Постарайтесь организовать сегодня работу так, чтобы собрать хлопка хотя бы не меньше, чем вчера.
— Постараемся, товарищ секретарь.
— Не уставайте!
— Вы тоже…
Да, не прост человек, не прост!.. Шагая по тропке вдоль поля и по улице, ведущей к дому, Аминджон мысленно восстанавливал подробности разговора с саркором и думал о том, что такие слова услышал о «тетушке Нодире» впервые. И в районных организациях, и в колхозе все отзывались о ней уважительно, ценили за преданность делу, твердость характера. Нет, этот разговор нельзя оставлять без последствий. Необходимо выявить баламутов, разобраться, что ими руководит — действительно ли задетое мужское самолюбие или корысть, и всячески поддержать «тетушку Нодиру», помогая ей советом и делом. Кстати, нужно выяснить, не очень ли дают себя знать в районе проявления феодально-байских пережитков по отношению к женщинам и девушкам. Теперь, когда возвращаются мужчины, да еще учитывая, что в минувшее лихолетье оживились духовники, это может оказаться острой проблемой.
«Создадим-ка комиссию во главе с прокурором, пусть изучит вопрос, рассмотрим на бюро», — решил Аминджон.
…Час от часу не легче! Будто нет сегодня других важных дел, кроме связанных с колхозом «По ленинскому пути»! В приемной Аминджона дожидалась Нодира.
— Извините, товарищ Рахимов, за нежданный визит. Постараюсь не отнять много времени, — сказала она.
— Пожалуйста, пожалуйста! — ответил Аминджон, пропуская ее в кабинет. — Если председатель приходит в райком с утра пораньше, значит, дело не терпит отлагательства.
— Да как посмотреть, — вздохнула Нодира и подробно рассказала о вчерашней встрече с Мулло Хокирохом, несшим в интернат рис, о чуть ли не полуночной беседе с колхозным главбухом Обиджоном и его предложении. Упомянула и о предстоящем возвращении младшего брата Мулло Хокироха.
— Неспокойно у меня на душе, — вздохнула она. — Такое чувство, будто сама впустила вора в свой дом и с ним заодно.
— Да-а, — только и вымолвил Аминджон и после долгого раздумья спросил: — А этот родственник жены вашего главбуха в каком лагере сидит?
— Нет-нет, товарищ Рахимов, только не это! — воскликнула Нодира. — Я обещала Обиджону, что того человека больше не тронут. Он свое получил. Лучше обойтись без него.
— А вы уверены, что он не клевещет?
— Теперь я ни в чем не уверена, — ответила Нодира после небольшой паузы. — Может быть, и клевещет… Но какой смысл?
— Может, хочет свести счеты, ведь Мулло Хокирох помог изобличить его и был главным свидетелем. Я правильно понял?
— Так рассказывал Обиджон, — кивнула головой тетушка Нодира.
— Понимаете, ведь Мулло Хокирох — человек известный, можно сказать — многими уважаемый. Насколько я знаю, он хороший работник, деловой и энергичный, человек вроде бы скромный и тихий…
— Может, скрытный? — неожиданно вставила Нодира.
— Что? — запнулся Аминджон. — Скрытный?
— Да, скрытный и хитрый.
Аминджон призадумался. Перед его мысленным взором вдруг возникли блюдо с абрикосами и персиками и старинная четырехгранная бутыль с домашним вином, которые Мулло Хокирох притащил к нему домой. Вспомнилось, как это не только раздосадовало его, но и насторожило. Вино он возвратил, за фрукты уплатил по рыночной цене. После того случая Мулло Хокирох долго не попадался на глаза, а когда они повстречались, сам заговорил про это. Просил понять и извинить. Дескать, позволил себе явиться с подношением из лучших побуждений, от чистого сердца. Он так искренне каялся, что Аминджону даже стало жаль его.
— Ладно, забудем об этом, — сказал он тогда и пожал руку.
И все-таки в душе остался неприятный осадок. Теперь вот он всколыхнулся. «Черт его знает, может быть, и вправду хитер? — подумал Аминджон. — Волк в овечьей шкуре?..»
Аминджон сознавал, что, будучи секретарем райкома партии, не имеет права судить о людях по личным впечатлениям и ощущениям и обязан всегда оставаться предельно объективным, сто раз взвесить все «за» и «против». Верно, что сомнение — отец истины. Только истину должен утверждать Аминджон всей своей деятельностью!