Аминджон стремительно шагнул к телефону и, подняв трубку, попросил соединить его с райкомовским гаражом. Дождавшись ответа, он сказал, чтобы шофер немедленно приехал к нему домой.
Не успела Саодат внести блюдо с пловом, как появился сосед — секретарь райкома комсомола Сулейман Ахадов.
— Прошу прощенья, товарищ Рахимов, нагрянул без приглашенья, — срифмовал он. — Потянул, видно, запах плова…
— Входи, входи! — перебил Аминджон. — Теща тебя крепко любит…
— А что, это верная примета, — сказал Сулейман, — теща и вправду любит меня как сына. О, если бы все тещи были такими!
— Зря наговаривают на бедных женщин. Моя покойная теща относилась ко мне лучше родной матери и любила больше, чем собственную дочь. Разве не так, Саодат? — обратился Аминджон к жене, внесшей блюдо с пловом.
— Так, так! — ответила Саодат и, поставив блюдо на стол, пригласила мужчин садиться.
Как и всякая хозяйка, любящая и умеющая готовить, сейчас, когда вдруг объявился гость, Саодат заволновалась, ей стало казаться, что плов, как назло, не удался. Сулейман начал было извиняться за несвоевременный визит, но Саодат, боясь, что плов остынет, перебила:
— Что вы, что вы, хорошо, что пришли! Прошу, угощайтесь. Вот и домашнее вино на столе. Отец, — обратилась она к Аминджону, — подайте гостю пример.
— Давай, Сулейман, приступай, — пригласил Аминджон. — Только, извини, без вина.
Сулейман рассмеялся:
— То-то мне странным показалось: у вас — и вдруг вино, да еще домашнее!
— Ты что думаешь, мы шейхи и нам заказано пить?
— Конечно, думал — святые…
— Ну и зря! Мы тоже умеем пить, веселиться. Однако эта бутыль не наша, сейчас отправим ее хозяину.
— А тогда уберем ее с глаз подальше, хотя бы вот сюда, — сказал Сулейман и, перенеся бутылку на полку в стенной нише, снова сел за стол.
В этот момент в дверь постучали. Саодат вышла на стук и вернулась с шофером, которого тоже пригласили к столу. Плов, вопреки уверениям хозяйки, был ароматный и вкусный, не перестоял и не перепрел, рис — зернышко к зернышку. Уплетали плов, к удовольствию Саодат, за обе щеки. Потом пили горячий зеленый чай.
После второй или третьей пиалки Аминджон узнал у шофера, почем сейчас на базаре урюк и персики. Глянул на фрукты, уже перенесенные хозяйкой с подоконника на стол, и решил, что старик притащил не менее десяти килограммов. Достал деньги, завернул в газету бутыль с вином и попросил шофера:
— Отвезите, пожалуйста, в кишлак Карим-партизан, колхозному завхозу Мулло Хокироху, отдайте ему лично в руки и скажите, что благодарю за внимание, но прошу больше ничего мне в дом не носить. Ни мне, ни другим руководителям района.
Саодат хотела что-то сказать, но, глянув на строгое лицо мужа, промолчала. Шофер спросил:
— Сейчас ехать?
— Сейчас, — ответил Аминджон, и шофер ушел.
Сулейман не проронил ни звука, однако весь вид его говорил о том, что, если и с ним случится подобное, он поступит точно так же.
— Ты знаешь Соиба? Читал? — спросил вдруг Аминджон.
Сулейман любил литературу и музыку, знал наизусть много стихов, особенно поэтов-песенников, но имя Соиба услышал впервые.
— Нет, не знаю. Кто он? Поэт или ученый?
— Поэт, классик! Его произведения еще не изданы на новоалфавитной графике, поэтому ты и не читал. Ведь не знаешь арабского алфавита, нет?.. А я еще помню. Когда учился в Сталинабаде, мой учитель Хусейн-заде дал мне почитать книгу Соиба, и я полюбил его стихи, некоторые даже переписал. Вот один мудрый бейт[4], по-моему, кстати:
Яснее не скажешь, — продолжал Аминджон. — Бояться надо тихонь и угодливых скромников, они часто только с виду приветливы, ласковы и податливы, как мягкая земля, а душой — пауки, расставляют силки. Вот этот Мулло Хокирох… ты его знаешь?