Вороненок в апельсиновых корках (1-ая часть)
Из мусорных куч глядит вороненок,
Что пленником стал чарующей страсти,
Покоя не жди – отомстит постреленок,
Он жаждет твоей апельсиновой сласти…
Оглушительный вопль в ухо – не самый лучший способ пробуждения. А дождь из пованивающей табаком слюны, брызжущей прямо в лицо, – худшее из утренних омовений.
– Отпусти, сумасшедшая!
Я обтерла ладонью забрызганные щеки и только после этого удосужилась продрать глаза. И тут же встретилась взглядом с маслянистыми свинячьими глазками, пребывающими в волнующей близости от моего лица.
– Дед Репка? – Я зевнула, обдавая морщинистый лоб домовладельца несвежим дыханием. – Ты чего это? Решил на моей груди прикорнуть?
– Прекрати меня душить, – прохрипел старикан.
Мне понадобилась пара дополнительных секунд, чтобы осознать смысл его просьбы. Оказывается, я обнимала его за шею левой рукой и, давя на затылок, прижимала к себе.
– Нижайшего прощеница прошу.
Освобожденный дед Репка мгновенно выпрямился, хрустнув позвонками, и, наполнив утренний покой моей обители громкими смачными ругательствами, с упреком воззрился на меня.
– Чуть не придушила!
– Я же извинилась. – Вытаскивать пригревшееся под теплым покрывальцем тело в холодное нутро нового дня было просто невыносимо. Поэтому первыми страданию подверглись менее нужные пальцы ног. Да и те от холода тут же скрючились.
– Ох, да, редкое явление, – съязвил старик. – Извинения-то твои.
С кожей, пересушенной, словно гигантский обветренный изюм, и покрытой пепельно-серыми пятнами домовладелец походил на деформированную скульптуру, на поверхности которой ветер создал сотни кривоватых трещин. Белесые спутанные волосы бакенбард и лохматые усы торчали во все стороны на манер встопорщенной звериной шерсти. Блестящую же плешь, окаймленную белоснежными остатками прежней волосяной роскоши, дед Репка предпочитал прятать под собравшей не одну тонну пыли темно-серой фетровой шляпой.
– Будить тебя – сплошная мука. И что за напасть с тобой? О, Первосоздатели, потрепала ж меня как какого-то кутенка, – продолжал ворчать он, оглаживая пальцами выцветшие подтяжки и степенно оправляя сорочку в черную полоску. Хотя последний предмет его гардероба наверняка был изрядно измят еще до моего вмешательства.
– Кто знает, – лениво протянула я, усаживаясь на краю кровати. – Наверное, снова снился приятный сон, где мои руки оплетают шею какого-нибудь не слишком сильно сопротивляющегося красавца.
– Блудница. – С этим лестным высказыванием мой обожаемый домовладелец сплюнул прямо на пол, и так уже не блещущий чистотой.
– Да, я такая.
К чему спорить?
– Ох и блудливая нынче молодь. Сплошное разочарование.
– А на меня-то какое разочарование накатило – ужасть несусветная, – заверила я старикана. – Просыпаюсь, а вместо роскошного тела вижу сморщенный кактус. Да еще и плюющийся вдобавок.
– Ух, молодь, – рыкнул дед Репка, сверля меня злобным взглядом.
– Да, да, ух она коварная! Распутная! Своевольная! Такая…
– Тебе ж самой только недавно восемнадцать стукнуло, Шариз. Дитя неразумное еще.
– А… я ж думала, ты от меня поддержки ждешь. Лояльности. Посидели бы вместе, побубнили, поругали юных дев да неразумных юнцов. А ты опять за свое. Глупышом меня выставляешь. – Я рывком откинула покрывало и спрыгнула с кровати. Холод долго себя ждать не заставил и куснул оголенные пятки. – А с бранью ты, видать, и сам неплохо справляешься.
– Оденься, бесстыдница! – патетично вскричал дед Репка.
Года проживания в районе Шатких Башен хватило, чтобы привыкнуть к досаждающей занудности деда Репки. К сожалению, ответной терпимости от него я так и не дождалась. Хотя, по моему мнению, ничего страшного за мной не водилось. Всего лишь имелась замечательнейшая привычка прогуливаться по собственной комнате в легкой рубашонке да с полным отсутствием штанов, – нижнее белье прилагалось, честно, – и периодически выскакивать в таком виде на готовый вот-вот рухнуть балкончик. Вот и все.