— Отстань, бесстыжая,— отбивался Зинченко,— Бог послал курсантов... Как шлепну по одному месту!
— Шлепни, может, будет приятно,— отзывалась из темноты Верка.
Роза восхищалась. Она была восторженным человеком. Слышался ее голос:
— Водичка... Кипяточек... Голову щиплет. Хорошо! Прекрасно! Сержант, начальник, усы не забудь выстирать.
На всех выдали кусок хозяйственного мыла. Зинченко дал из запасов. Мыло передавали из рук в руки, как золото, мылили по-братски. Мне остался обмылок, и тот отобрала Алла.
— Имей совесть. Хватит, у тебя одни кости. Где ты3 Дай-ка я тебя... Не вырывайся. Костями зашиб.
— Не забирайтесь на чужую территорию,— сказал Валька.— Кто стоит, подвиньтесь. Девчонки, холодно становится. Может, заберем бельишко? Давай сбегаю.
— Как бы полушубок опять не сперли,— донесся голос Верки.
В тот вечер, перед общей баней, Зинченко пришел поздно: он заблудился.
— Спросить дорогу не у кого,— пожаловался он.— Ни души на улицах. Кабель валяется, трамваи голые. . Я по рельсам шел. Шел, шел — тупик, назад повернул, мост прошел через железную дорогу и оказался на окраине.
Вы в СХИ забрели,— объяснил Валька,— Стадион видели?
- В городе как в горелом лесу, ничего не видел. Повернул, зашел на вокзал. Дошел до канавы, думаю: дома. It точно. Сразу отыскал.
Старший сержант вернулся с хорошими вестями. Нам выписали ватники, сапоги, картошку, морковку, электрические фонарики; обещали рабочие карточки по высшей норме. Зинченко побывал в комендатуре, в исполкоме, в военкомате, и нигде не отказали. И он руководствовался правилом — запас есть не просит.
— Еще бы мочалок добыл,— подсказали ему.
— В следующий раз,— пообещал начальник курсов.
Холод крепчал: для убийства насекомых требовалось определенное время, и мы его выдержали.
Остался кипяток,— донесся голос Гали.— Налейте в тазы, ноги опустите, теплее будет.
И мы встали в тазы.
— Свет бы загорелся, посмотрели бы на себя,— сказал кто-то.
— Не надо.
— Глядеть-то на вас,— отозвался Зинченко,— больно охота. Невидаль. После войны буду разбираться, искать особенную.
— Нахал, старший сержант,— возмутилась Верка,— а чем мы хуже других? Выйдем, причешемся, да если обувь модную... Погонялся бы за мной, не одну тропку проложил.
Если бы да кабы, во рту росли грибы.
— Разумеется,— поддержал девушек Валька,— Красавицы что надо. Вы, как начальник, не замечаете подчиненных. Девочки, на танцы пойдем?
— Куда? — загалдели девчонки.— Сходить бы. Сто лет не танцевали. А подо что танцуют?
— Под аккордеон и радиолу.
— Пошли! Пошли на танцы!
— Я не умею танцевать.
— Я тоже разучилась.
— Я научу, я водить умею.
— Интересно с тобой.
— Стой тогда, протирай стену.
— Я и так стою.
— Голая.
— А ты-то в чем? На себя посмотри.
— Смотрю, ничего не вижу.
— Смотреть не на что.
— Подумаешь, из себя строит. Если коса. Перестаньте! — сказал строго старший сержант.— А то я стану женоненавистником.
— Зарекался козел капусту есть.
— Девчонки, давайте о чем-нибудь рассказывать. Вода стынет. Про что-нибудь интересное.
— Подумаем коллективно.
— Надоело!
— Про любовь расскажите,— предложил кто-то из девчонок.
— Верно, бабы, им только про любовь. Разве других тем нет? Про учебу, про... про... Что-нибудь такое патриотическое. Про храбрость или про то, что видели,— сказал Зинченко, переступая в тазу с водой.
— Про любовь интереснее.
— Пусть говорят. Пройдут годы, и будут рассказывать, как мы здесь стояли, и никто не поверит,— сказал Валька.
— Договоримся, каждый расскажет про первую любовь.
— Да, да... В темноте и не видно, кто говорит, не стыдно.
— Подумаешь, завтра отрекусь, скажу — не я.
— Пойду посмотрю печку,— сказал Зинченко и двинулся к двери. Я за ним.
Мы выскочили к печке. Тут совсем было холодно. Мы, подпрыгивая, как неврастеники, подбежали, сунули в топку несколько поленьев и опрометью ворвались в душевую.
— Ух, холодрыга!
— Хочешь, Зинченко, погрею? — донесся глухой голос Верки.
— Завтра же займусь строевой подготовкой, дурь из головы вылетит.
— Не... Не вылетит. Не прячься от меня, старший сержант, все равно не спрячешься.
— Она тебя запеленговала.
— Не мешайте. Дайте рассказать.
Мы пробрались в свой угол, нащупали ногами тазы, влезли в них. Вода показалась горячей.
Кто-то рассказывал про первую любовь, кажется, Маша.
- Он грит: «Пошли запишемся. Нас оформят, потому что ухожу добровольно, до призыва». Я ему: «Куда торопиться? Я только паспорт получила, не распишут. Вернешься с победой и пойдем. И маме скажу». Так ■ ушел. Мы с ним раз только и поцеловались. Стыдоба. При народе, перед отправкой эшелона. Не знала, не «едала. Сейчас увидела бы... Прижалась и...