— Молодая еще!
— На фронт тоже, вместе. Только не разлучаться. И чего ломалась? Глупая была, все ждала и прождала. Пришло извещение. Похоронили его. Под Тулой бой был. Героем, пишут, погиб. Три танка поджег. И верю, была бы рядом, сто штук сожгли и живыми бы остались. Такая во мне сила, я чувствую. От любой пули заговорю. Вот история, моя любовь, первая и единственная.
— У меня немножко лучше,— сказал кто-то.— Немец-то пришел, пригнали пленных. Загнали за проволоку у Куцего яра, страшно на них смотреть, и картошки не дают передать. Как стреканут из автоматов. Кого-то и убили. Потом... значит, у нас в хате ихний офицер остановился. Тощий, как Альберт.
— Алла, меня не трожь,— сказал я, догадавшись, кто говорит.— Не тебе мои кости считать.
— Чуть жирнее,— безобидно ответила Алла.— Мать к нему, к офицеру. Говорила, говорила, их переводчик объясняет, что если сын или муж, то выпустят. Муж, говорит, и зять. Пошли. Она увидела самого пострадавшего и говорит: «Вот мой супруг». Тот встал, молчит. Его вперед вытолкали. Отпустили. Мать меня толкает в спину: «Выбирай быстрее!» Я на кого-то указала. Они вроде там на одно лицо. Привели. Офицер спрашивает: «Почему родные, а радости нет?» Изобразили радость. Идти спать надо. Пошли. Не знаю, как у матери получилось, вроде сошлись, хороший дядька попался, ласковый. Отца-то у меня нет, убили кулаки. А мой-то вроде меня — сопляк. Спали, как брат и сестра. Я даже обиделась. Хотя бы для приличия руку взял. А он: «Не сердись, невеста есть, ждет». Ушел через неделю. Сказал, что пойдет, партизан найдет. А за то, что ушел, второго схватили и в лагерь угнали. Мать убивалась. Кричала. «Я честная! Сколько лет память берегла. Нашла мужа. По любви... Отдайте». Ее избили. А отчим, папой я его не могу назвать, сгинул. Так, как в яму,— концов не найдешь.
— Выходит на поверку, вы девицы,— не утерпел Зинченко.
— Так в этом мы не виноваты,— отозвались несколько обиженных голосов.
— Я их хвалю,— удивился Зинченко,— а они обижаются.
— Нашел... Хвалить. Моя мать в моем возрасте..
— Непонятливый, сержант,— сказала Верка.— Наш бабий век короткий, счастья хочется. Любить хочется... Чтобы по-настоящему.
— Мечты, мечты, где ваша сладость? — сказал Валька.
— Ну, у тебя какая была первая любовь, Вера, забыл фамилию? — спросил Зинченко.
— Фамилия Маркова, а любовь... Не было, но будет. Я решила.
— Нашла жениха?
— Представь, нашла.
— Где же ты его раскопала?
— Здесь.
— Как понимать?
— Ты будешь моим мужем, сержант.
— Товарищ старший сержант,— поправил Валька.
— Товарищ Маркова! — рявкнул старший сержант.— Не двигаться. Безобразие! Отставить! Не нарушать субординацию. Не распускай руки!
— Не ори, как резаный. Поймаю. И возьму. Слово даю.
— Ну, Верка,— засмеялись девушки.— Придумала. Ну, отчудила.
— Правду говорю,— сказала Верка,— Полюбит. Хотя и стоит в тазу. Усы у него хорошие.
На этой шутке и окончилось наше великое стояние. Роза сказала:
— Время вышло. Пусть мужчины первые забирают белье, их мало, потом мы. Только, мужчины, не подсматривать, оденетесь, стукните в дверь.
Мне почему-то не хотелось уходить. Я ждал рассказа Гали, но она молчала, точно набрала в рот воды.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Я возвращался домой в темноте, улицы не освещались.
Рассказы девчонок взволновали меня. Раньше в кино, когда показывали, как целуются,— я зевал. Тянут резину. Глазки строят, вздыхают, как астматики, потом слюни распустят. Тьфу! Поцелуй — первый источник гриппа. И вдруг я поймал себя на том, что помню губы Гали. Захотелось их поцеловать. Зачем? Что может произойти между мужчиной и женщиной, я знал. Рос среди взрослых, война шла, теоретическая база была обширная. Мужики, понятно, хотят добиться своего, но оказывается, и девчонки думают про любовь. Что это? Условный или безусловный рефлекс, о котором нам рассказывали в школе? И вообще, существует ли на свете эта самая любовь, о которой столько говорят поэты?
На Среднемосковской остановил патруль, проверил документы. Офицер и двое солдат с автоматами.
— Чего шатаешься? — спросил офицер.— Не спится?
— Девчонку, небось, провожал? — предположил один из солдат.
— Дело холостяцкое — гуляй и гуляй.
И эти тоже... Что они, сговорились все?
— Жми домой, жених!
Раньше я слышал подобные слова, но теперь они для меня стали как бакены на реке — в первую очередь бросались в глаза, и были разбросаны не просто так, для красного словца, а имели смысл, хотя, возможно, лишь лоцман видит знаки на реке.