— Мы их еще не проходили.
— Каждую минуту может сработать... Как даст. И от Зинченко с Беловым потрохов не останется.
— Сколько пролежала, ничего не случилось, и сейчас ничего не случится. Сколько их валяется по городу.
— И рвутся каждый день. Ты знаешь, не тебе объяснять.
— Так это опасно? — вдруг остановилась Верка и побледнела.— Зачем же он пошел? Зачем его послали?
Она повернулась и побежала к заводу, я еле догнал ее. ухватил за подол, потом за руку, потащил по улице. Она вырвалась и вдруг сникла, из глаз полились слезы. Обильно, как мелкий дождик, который моросит недели две. Я был не рад, что завел с ней разговор, лучше бы она позлилась и не догадалась, что наш старший сержант и Валька пошли в объятия смерти, что там... Одно движение, или где-то в чреве толстой стальной чушки, начиненной сотнями килограммов тротила, повернется на единственный зубчик колесико, соединятся провода, и. Страна не досчитается двух сыновей.
— Алик, Алик,— скулила Верка, кусая ногти.— Зачем они пошли? Стрельнули бы издалека.
— Не реви, он опытный, он все сделает. Шашку подложит. Да идем, выполняй приказ. Бикфордов шнур видела? Зажжет... Ты же сама знаешь, мы же проходили, как подрывают фугасы.
— Я забыла все.
Убегут, а она рванет. Красиво.
— Ой, ой, как же я... У меня... Накаркать могу, у меня такой характер, как скажу, так и получается, и все плохое. Что же раньше не сказал?
— Бежим, вот уже улица кончается. Гляди, мужик на лошади заворачивает. Назад. Стой! Назад!
Я схватил под уздцы лошаденку. На телеге с фанерным ящиком для хлеба сидел мужичонка в немецкой шинельке.
— Отпусти, леший! — заорал мужичонка на меня в свою очередь.— Пусти, а то как гвоздану кнутом, идол. Мне за хлебом...
— Ну, вороти,— подлетела Верка и толкнула в бок лошадь, та зашаталась и присела на задние ноги, мужичонка икнул и опустил кнут.
— Чо? Чо? Чо вы, бешеные?
— Тебе говорят, чурбан, нельзя! — подскочила к нему Верка, вырвала вожжи и завернула подводу.
— Чо нельзя? Караул! Люди, ратуйте! Каратели пришли!
— Батя,— подошел я,— на заводе бомбу нашли. Может взорваться. Ее обезвреживают, никому нельзя посторонним приближаться. Тебе жизнь дорога?
— Аллах с ним! — внезапно переменила решение Верка и бросила вожжи. Они потянулись по земле и попали под колесо. Лошадь остановилась. Тощая лошаденка ничему не удивлялась, насмотрелась такого, что стала философом: сколько ни крути, конец один.
— Так бы и объяснили, а то рвут, гикают, скаженные! — выдернул из-под колес вожжи мужичонка, вскочил в телегу, перекрестился и завертел над головой кнутом, как ковбой лассо. Телега загремела по булыжнику. Полы немецкой шинелишки хлопали, как крылья. Мужик свернул в боковую улицу.
— До чего народ непонятливый,— сказала Верка— Сколько времени прошло? Скоро рванет?
— Часов нет,— сказал я.— Счастливые часов не наблюдают.
— И зачем я додумалась напроситься в минеры? — сказала Верка и опустилась на край тротуара, села, подогнув колени.— Не видела бы, не знала... Чего они тянут? Сердце изнылось.
— Все будет в порядке,— успокаивал я.— Ты... Чего ты про Галю-то сказанула? Отчет своим словам даешь?
— Даю.
— Что, она с немцами крутила?
— Еще как, тебе и не снилось.
— Мелешь. Чего плетешь? У нее на глазах родных сожгли.
— Правда, сожгли. Хлебнула.
— А ты говоришь.
— Ой, мальчик,— сказала Верка и положила подбородок на колени.
— Договаривай, раз начала.
— Ну, а почему она осталась живой, знаешь?
— Убежала.
— Никуда она не убежала. Ее схватили, в публичный дом бросили.
— Куда?
— В бардак. Знаешь, что это такое?
— Слышал.
— Слышал. Она, несчастная, туда угодила. Для немецких солдат, и сколько там ее потоптало сапог, одному богу известно.
— Вера, Верочка,— еле произнес я. У меня внутри Похолодело.— Ты никому не рассказывай. Никому!
— И ты в нее влопался?
— Вера, Вера, что хочешь... Молчи! Ты же ее совсем погубишь.
— Тебе-то что? Жалостливый. Все вы такие, когда другим баба достается. Вам только своего добиться, а потом уважать перестаете.
— Она же наш товарищ.
— Знаю. Ладно. Я буду молчать. Но если к Зинченко полезет, устрою концерт. Я ей патлы повыдерну.
— Ни к кому она не полезла. Она... Понимаешь, она... Она устала. Ей... Я ее взял на руки на дровяном дворе. Теперь понимаю, почему она так на меня поглядела,— у нее внутри все отмерло. Как бомба взорвалась и все убила.
— Типун тебе на язык и два под язык,— вскочила Верка.— Накличешь. Плюнь три раза через левое плечо.