— По-моему, нигде.
— Такого не может быть,— твердо заявила женщина. Мальчик закашлял, она взяла его от девочки, мальчик увидел хлеб, умолк, уставился на буханку, как на мороженое.
— Возьмите,— протянул я буханку.
— Весь хлеб? — смутилась женщина.— Так много? А вам что останется? Нам бы гороно найти. Учителя — необходимы, тем более теперь. При немцах работали лишь начальные классы. Учителя необходимы, как воздух. Я буду рассказывать о Пушкине... У меня чудом сохранилась... Настенька, возьми Ванечку, сейчас...
Я понимал ее: ей нужно было накормить детей, а кормить нечем. Мой щедрый жест ей был непонятен и. возможно, подозрителен: кто в те годы мог разбрасываться хлебом? Разве только какой-нибудь загулявший вор. Отказаться от подарка она была не в силах, вот и плела от неожиданности и смущения несусветное.
Женщина развязала сидор и достала книгу, обернутую клеенкой. Протянула мне. Я раскрыл, прочитал: «Обломов».
— Обломов в самом деле сидит в каждом из нас,— точно я знал, кто такой Обломов, продолжала она,— и мы должны бороться, чтобы изжить в себе примиренчество ко всякому злу, но не только в душе. Мы активно должны действовать. Для добра. Это значит быть недовольным собою. Чтобы каждый день становиться лучше, чем вчера, узнавать новое и обязательно что-то совершать.
Чего меня агитировать? Я отдал Настеньке хлеб. Она взяла. Вынула ножик, отрезала по равной доле, дала Елочке, матери, а Ванечке отрезала самый большой, с коркой. Тот ухватил и сунул в рот.
— Скажи спасибо! — потребовала мать.
Мальчик закивал.
— Он так благодарит,— пояснила женщина.
Я чесал затылок. Думал. Занудная тетка. Факт. Любит говорить о красивом, как тетя Клара: «Прекрасно! Изумительно!» Что прекрасно, что изумительно? Где они будут ночевать? Учительница в лаптях, И очка в мешке.
— Откуда приехали? — спросил я резко.
— Мы пришли,— объяснила женщина.— Немцы эвакуировали, правильнее будет сказать, выгнали из города. Потом гнали на запад. Я спасла детей от сорока бомбежек, от плена, от тифа. Теперь все позади. Теперь впереди работа. Работа.— И опять она начала давить на меня своим авторитетом учительницы.— Звонок, выходишь из учительской, самые подвижные дети бегут по коридору, чтобы успеть в класс. Подойдешь к двери, постоишь, чтоб расселись, входишь, как на праздник, дежурный командует: «Встать!» — «Садитесь!»... Да вы тоже садитесь, садитесь,— предложила она в каком-то экстазе.— Разворачиваешь журнал и говоришь: «Сегодня мы приступаем к изучению творчества великого русского поэта Державина. Прежде чем ознакомиться с его вкладом в русскую словесность, вкратце об исторической обстановке».
— Потом расскажете,—сказал я.— Собирайтесь!
I — Куда?
— Пошли к нам. Места хватит. Удивительно, как вас немцы не прихлопнули: уж больно говорливая.
— А родители? Они не будут возражать? Вначале нужно их спросить.
— Родителей нет. С братом живем.
— Мы сейчас,— сказала женщина и передала мальчика Настеньке.
— Давайте помогу,— я взял сидор и навьючил себе на спину.
Я вел их к Дому артистов. Женщина пыталась забежать вперед. Она тарахтела, как движок.
— Известно ли вам, что Державин принимал участие в подавлении Пугачевского восстания? Он был офицером. Возглавлял, как теперь называют, контрразведку,— почему-то вдруг сказала она.
Особист,— поправил я.
Единственный, за кого Пугачев обещал вознаграждение, и очень большое, был Державин. И однажды Пугачев чуть не поймал его. Время было сложным, как всегда. Державин был, конечно, продуктом своей эпохи.
У вас продуктовые карточки есть? — спросил я.
Видно, и я был «продуктом» своей эпохи.
— Найдем гороно, дадут,— сказала женщина.
— Его нет,— сказал я.— Ничего нет. Аллес капут.
— Не спорьте,— уверенно возразила женщина. - Есть Советская власть, обязательно есть и Наркомпрос. Вы, юноша, плохо разбираетесь. Первое, что дала Советская власть народу,— мир, землю и образование. Это три кита, на которых держится наша власть. Запомните! Зовут меня Серафима Петровна.
— Вот что, Серафима Петровна,— сказал я.— Меня зовут Альбертом. Так назвал отец...
Прежде чем спуститься в подвал, Серафима Петровна долго терла лапти о камень, выдавливала воду и грязь. Еще было светло, и коптилка в подвале не горела. Косые лучи солнца перегородили жилье на секторы. Посредине стояли ящики из-под снарядов, изображавшие стол, на ящиках закуска: сало, жареная картошка, белый хлеб ломтями, ибо Рогдай считал, что большому куску рот рад.