Выбрать главу

Спать решили на ковре. Чтоб не было сквозняка, окна, выходившие во двор, занавесили одеялом. Было душно, как перед грозой.

Мне приснился сон — большая перемена в школе. Учитель математики вышел из класса, ребята вскочили, запрыгали через парты, схватили меня. Я отбивался... Меня засунули в шкаф, закрыли дверцы. Мне хотелось выбраться. Вдруг открылась потайная дверца в стенке, оттуда высунулся учитель и сказал: «Хозяйка, дай водицы испить!»

Я проснулся оттого, что кто-то кричал с улицы:

— Хозяйка, а хозяйка? Отзовись! Живая или нет? Кто есть живой, отзовись! Хозяйка, дай водицы испить!

Голос был надсадный, усталый и беззлобный.

— Принесла нелегкая! — поднялась тетя Клара. Она спала не раздеваясь. Тетя Клара пошла в нашу комнату, оттуда окна выходили на улицу, мы с Рогдаем поплелись следом за ней.

Было совсем рано, солнце еще не взошло, лишь крыша дома напротив была розовой и блестящей. Я еще никогда не вставал так рано. Хотелось выскочить в окно и побежать по улице. Мы с братом осторожно, чтобы не порезать босые ноги об осколки, подошли к окну, забра­лись на подоконник.

Вчерашний день показался дурным сном, как сон про шкаф в школе; казалось, что горланят петухи, они всегда горланили по утрам в деревне, куда нас на лето отправляли к родным отца. С непривычки от их крика долго потом не можешь заснуть.

Жили мы на первом этаже. Этаж был высоким, выше человеческого роста. На тротуаре перед окнами стоял молодой красноармеец. Лицо у него было красное, гим­настерка сидела мешком, брезентовый пояс под живо­том, как веревочка. Пилотки на парне не было, белые, коротко остриженные волосы стояли торчком. На левой ноге не было обмотки, из большого солдатского башма­ка торчал уголок портянки. Винтовки тоже не было. Он был один на всей улице.

— Тетя, дай испить! — попросил он и виновато улыбнулся.

Тетя Клара посмотрела на него, как вождь с трибу­ны. И спросила с вызовом:

— Вы кто такой?

— Я? — переспросил красноармеец.

— Да, да... Вы самый...

Красноармеец вздохнул, подумал, точно решая, сто­ит ли говорить строгой тетке правду и не будет ли это разглашением военной тайны, и, решив, видно, что не будет, объявил:

— Андрей я... по фамилии Смирнов.

— Андрей, значит?

— Да, Андрей Иванович. Я издалека... Аж оттуда. Галошино, слышали, может быть? Большое село.

— Где же ваша обмотка, Андрей Смирнов?

— Эта, да? — поднял левую ногу красноармеец.

— Она самая...

Андрей Иванович опять задумался, посмотрел вни­мательно на ногу, сплюнул с презрением:

— Потерял.

— Что вы говорите? А где же ваша пилотка?

— Пилотка? Тоже... Где-то... Там...

— А где же ваша винтовка, где личное оружие, защитник Отечества? — повысила голос тетя Клара. Лицо ее покрылось пятнами, казалось, что еще минута, и она взорвется от возмущения.

— Поставил,— беззлобно пояснил боец.

— Куда?

— К стене.

— Зачем же, позвольте вас спросить?

— Чтоб не мешала.

— Не мешала? Слышали, что он сказал? Ему меша­ла винтовка! Понимаете?! — зашлась тетя Клара. Ей не хватало воздуха.— Винтовка ему мешала. Чем ме­шала? Тем, что из нее нужно стрелять по врагам Оте­чества?

— Чего стрелять? Из винтовки в самолет? Он же высоко, не попасть,— боец посмотрел на нас с сожале­нием: неразумные люди, что с ними попусту балясы точить.

— Вы обязаны были стрелять! Присягу принимали. Клялись! Что вы обязаны были делать в минуту опасно­сти для Отечества?

— Стучать.

— По башке своей дурацкой?

— По рельсу.

Видя, что тетка не понимает, он пояснил:

— Когда самолет, я обязан стучать. Они должны прибежать, но никто не пришел. Ни карнач, ни помкар- нач... Тут немец... Ну, я того... Винтовку к стене и поста­вил. Стучал по рельсу.

— Испугались?..

— Страшно, тетя, твоя правда. Баки... С бензином. Я же в МТС работал, понимаю. Бак-то выше вашего дома, их там... Как рванет с того краю. Э-э-э... прямо море полилось, и горит. Я чесать. От чесал, от чесал, галуха!

Красноармеец засмеялся беззлобно, точно вспомнил самое смешное в жизни.

— Потом с нашего края почало,— продолжал вспо­минать он.— Тоже как даст... Я чесать. Да на бугор. Бензин за мной. Да поджаривает, да поджаривает. Упал бы — точно изжарился бы, тетя, не вру.

— Ах, так... Вон как,— смутилась тетя Клара и по­смотрела на бойца уже иначе, с сочувствием.— Тогда, конечно... Ремень-то хоть подтяни. Что ж у тебя ремень, как супонь у лошади, под брюхом?

— Я бы рад, да как?

Солдат протянул к нам вверх свои руки. Мы отшат­нулись с Рогдаем: руки у красноармейца Андрея Ивано­вича Смирнова были в волдырях от ожогов. И как он мог стоять, разговаривать, терпеть жуткую боль? Что это? Невероятное терпение или равнодушие к своим мукам? Может, безнадежность? Спокойное лицо, и еще шутил над своими злоключениями...