— Отдам по дешевке, купи.
Мужик тоже стал озираться, заслонил Рогдая спиной, ощупал бушлат, сунул между ног, лихорадочно отмусолил деньги. Он не сомневался, что вещь ворованная, и рад был случаю купить за бесценок теплую добротную вещь. Такого и наказать не грех.
Следом подошел Степа-Леша. Он схватил Рогдая за руку, вывернул руку с деньгами, сказал, что поймал вора. Сцена разыгрывалась по отработанному сценарию. Как правило, скупщик отказывался идти в милицию, и чем его настойчивее приглашали пройти к следователю, тем больше он отнекивался, хотя ему и жалко было денег до слез, отрекался от покупки, потому что боялся следователя: еще что-нибудь выяснит, что следователю знать не надо. Случалось, некоторые шли до коробки, где до войны была милиция. Рогдай и Степа- Леша в нее притащили скамейку, повесили плакат, призывающий сдавать кровь. Степа-Леша сажал «свидетеля» на скамейку, говорил, что его вызовут, а сам уходил через вторую дверь в развалину.
— Пусть не скупают «краденого»,— говорил Степа- Леша.— Фрайеров учить надо.
— Хватай его! Лови! — вдруг закричала какая-то торговка.— Я свидетель. Мазурика знаю. Пошли, пошли в милицию, не бойся, я раскрою глаза начальнику! Не одного определила.
Сценарий рушился. Степа-Леша растерялся на мн* нуту, начал убеждать, что женщине идти не следует^ мол, разберутся без нее. Мужик пытался вырвать деньги у Степы-Леши. Я бросаюсь на выручку. Елка за мной.
— Рогдай, беги! Спасайся! — закричала Елка.
Увидев меня, торговка схватила и меня за рукав
— Хватайте и этого, они заодно!
Меня тоже начали хватать. Я скорее почувствовал, чем осознал, что сейчас начнут бить: любителей справедливости собралось слишком много. Успел крикнуть Елке:
— Беги к инвалидам!
Елка укусила кого-то за руку, нырнула под ноги и побежала между мешками, как мышонок, только пятки сверкают. Ее попытались поймать, но не такие девчонки у Серафимы Петровны, чтоб нх схватили.
Удар следует неожиданный, сзади. Бьет мужик с опаской, пробует, что выйдет из этого,— если можно бить безнаказанно, он отведет душу. Откуда же такие паразиты берутся? Только бы не упасть. Будут бить ногами, тогда... Толпа — зверь, виновных не найдешь, если даже убьют.
— Я ошибся, я ошибся, это не мой! — кричит Степа- Леша, но его голос тонет в ярости торговок, мужиков, непонятным образом не попавших в армию. Степа-Леша бьет кого-то, бьют и его. Вроде знакомый... Где я его видел, эту сволочь?
— Они заодно! — кричит кто-то.— Попались. Хватай моряка, я его знаю. Они мне бушлат третьего дня продали, обманули. Шаромыжники!
И уже рвут бушлат...
— Я купил!..— орет первый «кулак».
— Я раньше деньги отдал! — кричит второй.
— Убью, пусти! Мой! — сцепились «кулаки».
Ссора из-за добычи спасает меня.
Опрокидывая мешки, прилавки, бегут инвалиды Впереди Яшка, за ним, размахивая костылем, прытко семенит Муравский. Я оторопел, этот-то как попал к калекам? Гляди, какой резвый жеребчик, но то.
что прибежал на выручку, ему сто очков плюса, молодец гипертоник, не зря мы на тебя колбасу истратили.
Муравский гвозданул с ходу где-то виденного много раз мужика по башке костылем с костяной ручкой, аж загудела дюралюминиевая трубка.
— Наших бьют! — орет Муравский.
— Наших бьют! — несется клич по толпе. И барыги, которых я никогда-то и не считал своими, калеки, братишки, фронтовая рвань, слепленные из кусков собственного тела, как мозаика, ребята, бросив куплю- продажу, размахивая над головами, как гирьками, часами «на анкерном ходу с золотым браслетом», бегут на помощь. К нам! Я поднимаюсь, сплевываю кровь, бью мужика промеж глаз. И вырываю бушлат.
— Ратуйте! — орет пронзительно баба и пытается бежать, но картошка, которая лежит в мешках, за которую она дерет с горожан три шкуры, удерживает ее на месте.
Рогдай загнал ее к ларьку.
— Сынок, сынок! — вдруг становится на колени баба.— Не буду более! — тянет руки к окровавленному Рогдаю спекулянтка.— Это я по слабости душевной.
— Идем! — останавливает брата Степа-Леша.— Лицо у него тоже в крови и ссадинах.— Лежачих не бьют - закон детдома.
У меня пухнут губы. Я чувствую. Ударили по ребрам сапогом. Щемит. Кровь. Отбили внутри? Могут. Или зубы кровоточат? Разберемся.
У стены стоит перепуганная девушка-милиционер.
— Разойдись, стрелять буду,— говорит она, сама не веря в сказанное.
Спрячь игрушку,— подходит к ней Яшка. Он берет единственной рукой за дуло, плавно отводит его, сует наган в кобуру.
— Иди, милая, иди! Не для твоих нервов такая забота. А то сейчас целовать начну. Мужики в тебе не милиционера видят, а твои ножки, губки, бедрышки. Ух ты, лапушка моя! Давай любовь закрутим?