С деньгами опять было худо. Степа-Леша давно спустил то, что ему выдали на отпуск, пустить в оборот бушлат после драки представлялось затруднительным, зарплату Серафиме Петровне обещали выдать лишь в конце месяца. По литеру «А» выдали несколько коробок папиросных гильз и трубочного табаку.
— Открываем табачную фабрику «Братья Карамазовы»,— предложил Степа-Леша.
— И сестры,— добавил Рогдай.
— Дорогие братья и сестры,— произнес Степа-Леша голосом профессионального нищего и запел песню, которая начиналась так:
Этот случаи был в городе Риме.
Там служил кардинал молодой.
Он богу не особенно усердно молился.
Целый день на гитаре играл.
Самая нелепая песня, которую я когда-либо слышал. Степа-Леша пел со знанием дела, на минуту показалось, что мы едем в поезде и в вагон вошли слепые. Песня окончилась неожиданным призывом:
Дорогие папаши, мамаши.
Перед вами сраженья герой.
Вас пятнадцать копеек не устроит.
Для меня же доход трудовой.
— Фольклор,— сказала Серафима Петровна. Перед ней стояли сапоги, которые я ей подарил. Она предлагала их «забить».
— Дети, к свету! — сказал Степа-Леша.— Через пять дней я отбываю нелегально на фронт. К сожалению. законный путь по железной дороге для меня отрезан. Я имел встречу с комендантом вокзала. Боюсь, что он запомнил мою личность. Пока я с вами, носы не вешать. Нос — часть лица, лицо — часть головы, голова дана для того, чтобы котелком варить. Даю бесплатные уроки. Перед вами неодушевленные предметы,— он взял папиросную гильзу и щепотку табаку, палочку- трубочку.— Вставляется вот сюда, набивается табак, палочкой переталкивается в гильзу, и перед вами рубль, не фальшивый, а законный госзнак. Так делают деньги, дети.
Кто же даст за нее рубль? — не поверила Серафима Петровна.
— Дадут, еще как,— заверил Рогдай,— Папироса стоит рубль.
— Дадут, мама,— поддакнула Елочка.— Дадут!
Фабрика имени «сестер и братьев Карамазовых» заработала полным ходом. Мы сидели вокруг стола, на столе рассыпались гильзы, пучился табак. Под потолком горела электрическая лампочка. Высвечивались углы, где и днем плотный полумрак. Серафима Петровна укачивала Ванятку. Он капризничал. Хныкал тихо: боялся, что фашисты услышат. Не завидую Ванятке — три года прожил, говорить толком не научился, а научился молчать и прислушиваться. Мальчик хилый, лысоватый, Серафима Петровна говорила, что это от нехватки витаминов. Мы, «дети подземелья», не такие, как он. Мы за себя умеем постоять. Ванятка болел животом. Его знобило. Ночью он стонал, мать выносила его на улицу, еле успевала. Никогда не думал, что ребенку требуется столько штанишек.
— Вызываю на соревнование,— шутил Степа-Леша, набивая гильзы.
Как же он уедет от нас? Как мы будем без него? Он сроднился с нами.
Рогдай рвал папиросную бумагу на гильзах, зато девчонки надевали гильзы старательно, точно клеили елочные игрушки. Серафима Петровна уложила сына, присела, посмотрела.
И заиграли ее руки. Они не мельтешили, ухватили суть, совершали движения минимальные, экономные.
— Разрешите,— попросил я и взял ее ладони, повернул к свету. Обыкновенные ладони, обыкновенные пальцы. Глубокие морщины, вместо подушечек мозоли. Ногти красивые, хотя подстрижены по-мужски — под корень.
— Гадаешь по звездам, по луне, по прочим небесным светилам? — спросил Степа-Леша.
— Не умею. Научи.
— Давай,— предложил Степа-Леша. И под общий смех уставился в левую ладонь Серафимы Петровны, закатив глаза, напыжился и заговорил замогильным голосом: — Жизнь будет долгая... Линия жизни тянется до запястья. Ждет болезнь... годам к ста. Линия ума перекрученная, глубокая... Не рви руку, дорогая, всю правду скажу,— продолжал он с цыганским акцентом.— Позолоти, позолоти...
Серафима Петровна протянула папиросу из своей кучки. Степа-Леша закурил.
— Проживешь с мужем долго. Вернется живым, красавица, вернется, верь. Бугры Венеры развиты... Муж не обижался и в обиде не будет, потому что, красавица, однолюбка ты. Тяжело для самой, тепло для близких.
— Артист! — сердито вырвала руку Серафима Петровна.— Троих родила. От сорока бомбежек спаслись, от угона, от лихорадки...
— Зачем сердишься, красавица... Врать нельзя. У тебя линии девушки...
— Трепло! Отстань!
— Мне погадай.
— Мне!
Протянули руки девчонки. Им очень хотелось знать будущее.
— У вас счастье полным весом,— пообещал Степа- Леша.
— Кружок спиритизма? — раздалось с порога. На пороге величественно возвышался Муравский. С неизменным костылем и в чистой военной форме. Красив. Чертовски красив. Ему шло быть инвалидом.