Женщина! Красивая, и голос. А танцует! Помните, в «Цирке» она на пушке чечетку бацала?
— Тотальная мобилизация всех деревянных вещей,— доносится знакомый голос Швейка с маслозавода. Он тоже здесь.
Я наблюдаю за Вовкой Дубининым, тезкой и однофамильцем знаменитого героя. Мне парень нравится. Длинный, черный, веселый... И великодушный. Он что- то толковал Шишиморе, видно, защищал белобрысого зеленого мальчишку. И мальчишка поплелся за Вовкой, как собачонка... Зеленый парнишка. В отцовской шерстяной гимнастерке.
Появился Белов.
— Девочки, тихо! — сказал он.— Выдаю билеты. Нам приставные стулья.
Команда минеров в полном составе устремляется ко входу. Мы проходим без сучка и задоринки, потому что коллектив. Нам глядят вслед, завидуют.
— Дети Поволжья? — сострил кто-то.
— Пансион благородных девиц.
— Нет, хор плакальщиц.
— Ласточка (прилипло ко мне это прозвище), что это за бабы?
— Мои!
В зале не протолкнуться. Хорошо, что не зима, а то бы в пальто вообще не пролезть. Белов извлекает откуда-то табуретки, мы передаем друг другу, рассаживаемся впереди, образуем целый ряд. На нас кричат, мы ноль внимания и фунт презрения — мы коллектив. Нам ничего не страшно.
У входа буза — без билетов прорываются братья Косматых. Тоже коллектив наоборот, троица, их знают и боятся. Воспользовавшись замешательством, в зал проскользнул Швейк. И сразу затерялся в толпе.
Когда люди более или менее расселись, на часах уже было восемь. Часы, огромные ходики, качали маятником в глубине сцены. На помост выбежал конферансье. Боянов, бывший сосед по Дому артистов.
— Алик! — закричал он, забыв про работу.— Живой! Мальчик! Алик, родной. Глазам не верю. Иди сюда, обниму тебя.
Он прыгает со сцены, хватает меня, целует и плачет. Странный дядька... Он не стесняется, что смотрят сотни людей.
В зале вдруг раздаются аплодисменты... Я тоже
утираю глаза. Что-то кричат: поздравляют со встречей.
— Люба, Любочка! — орет хорошо поставленным голосом Боянов.— Иди сюда! Ты погляди, погляди... Вот это встреча! Васин Алик.
Он втаскивает меня на сцену. Я вижу Любу, она когда-то играла Василису Прекрасную в пьесе «Финист ясный сокол». Она еще пела старинный романс в бомбоубежище, когда Воронеж рушился под ливнем бомб с немецких самолетов. Она бежит навстречу. Тоже целует. Я оттираю губную помаду со щек... Они ведут меня в уборную, она же кабинет директора, касса. В уборной я наталкиваюсь на Орла Беркута, Женьку, старого лютого врага с соседнего двора. Какие радостные встречи! Он, в русской косоворотке, делает приседания... Кажется, один Женька не теряет головы от радости.
— Здорово, Вася! — говорит он басом, продолжая делать приседания.
— Ты-то как тут оказался? — удивляюсь я.
— Он у нас танцор,— говорит тетя Люба. Хотя какая она теперь мне тетя, просто Люба.— Ну, Алик, где Рогдай, где мама? Кого из наших встречал? Сядь, Алик, сядь, места нет, мешаешь. Сейчас мой выход, ты ничего не рассказывай. Где воевал? За что медаль дали? Алька, Алька! Ты уже почти мужчина!
— Вещь! — цокает языком Женька и осторожно пальцем дотрагивается до медали.
Прибегает Боянов:
— Люба! Люба! Иди! С богом... С богом, дорогая! Алик, сегодня первый концерт в родном городе. Событие! Он войдет в летопись Воронежа. У меня припрятана бутылка шампанского. Крест святой, не вру! Люба, кончай обниматься, иди, зритель ждет. Я и так зубы заговаривал... Иди, родная. Ох! Ну, иди!
Он перекрестил Любу и сел. Он почти не изменился. Весельчак, чудесный дядька, комик, сосед.
— Говорят, оперетту откроют,— выкладывает новости Боянов и подмигивает.— Соберем труппу. Валентинова не помнишь? Сейчас в Свердловской оперетте, перетянем. Мы с ним на пару работали. Тенора нет... Разыщем. На каскадную бросим жену Валентинова. Ладно, рассказывай о себе. Где воевал?
Актеры — легкие люди и неприхотливые. В каких только переплетах они не бывали! И мокли под дождями, и замерзали в пургу, и задыхались от жары, и прятались в оврагах от артобстрелов. Сколько они перенесли, и каждый вечер выходили на эстраду и выступали, точнее — работали, волновали людей, облагораживали.
Они, как врачи, лекари душ людских.
Старозаветная старушка, забившись в угол, раскрыла большой чемодан, из чемодана выпрыгнули две болонки. Иллюзионист чертыхался... У него не ладилось с бумажным цветком. Балалаечник настраивал инструмент... Женька делал разминку, приседал вокруг стола, далеко выбрасывая ногу. Каждый был занят своим делом. Из зала доносилась песня тети Любы. Голос у нее стал с хрипотцой. Она изменилась, но я еще не понял чем.
— Знаешь,— Боянов закурил, дым пустил в кассу. В фанеру стучали, кричали, требуя билетов.— Знаешь,— повторяет он,— хор Массалитинова... Молодец мужик! Сохранил состав. Даже, представь, пополнил. Одну певицу нашел под Лосево. Мордасову. Услышишь. Поет страдания, заслушаешься. Сама сочиняет, сама исполняет. Вторая Ковалева. Ей-богу, не вру. Представляешь, состав хора семьдесят пять человек? Правда, политотделу фронта спасибо. Политотдел спас. Подкармливал. Будет называться «Государственный хор русской песни Воронежской области». Да и сам Массалитинов молодец! Ему орден нужно дать... Война, понимаешь, а он песни Воронежской области собирает... Между прочим, у нас область певучая. Хор Пятницкого почти весь из нашей области. Поездил я по глубинке, в кокошниках ходят... Понял? Ладно, ты о себе расскажи...