Выбрать главу

Я рассказываю. Приходит тетя Люба... В зале требуют ее, она целует меня, выбегает, возвращается...

— Рассказывай, рассказывай...

И опять убегает. Поет на «бис».

Потом мы говорим, говорим, пытаемся слушать друг друга и не слушаем, и каждый о себе...

Актеры выходят и уходят. Боянов достает шампан­ское. Хлопает пробка... Мне достается полстакана. Шампанское не нравится — квас, я не понимаю вкуса вина. И чего им восхищаются? Из вежливости пью. Боянов убегает:

— Норму не трогать!

— Выпей, выдохнется...

— Сейчас...

Но возвращается через полчаса, довольный и пьяный не от вина, а от аплодисментов. Я не думал, что аплодисменты так сладостны для актеров.

— А где живете? — спрашивает Женька.

— Дома...

— Он же разбит.

— Мы в подвале.

— Что я вам говорила? — сказала тетя Люба.— Проглядели. Я говорила, что кто-то живет в нашем Доме артистов.

— Вы заходите, мы окопались в бывшем бомбоубе­жище.

— Не приглашай, придем.

Концерт окончен! До встречи, дорогие земля­ки! — доносится со сцены.

Потом мы прощаемся... Я возвращаюсь к девчонкам.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Ревела радиола. Крутили Утесова и Шульженко. Посредине зала топтались «линдачи». Танцевать «лин- ду» считалось особенным шиком. Пары переваливались, как медвежата, далеко отставляя то правую, то левую ногу, притопывая, приседая... А на «периферии» сновали мальчишки, здоровались, знакомились, обменивались новостями и остротами, вроде «Хай Гитлер сдохнет» или «Я курю один сорт сигарет «Чужбек». Очень много женщин танцевали парами, наших девчонок расхватали военные. Верка танцевала с Зинченко. Они танцевали строго, «классически», Зинченко водил, вытянув руку, задевая другие пары.

По толпе шнырял Вася-администратор, выискивал курящих, выводил на «чистый воздух». Вовка Шко­да курил в открытую, и Вася сделал вид, что не уви­дел.

Ах, если бы я умел танцевать! Я бы уговорил Галю пойти со мной на «круг». Мне хотелось ее пригласить. Я не знал, о чем с ней говорить. Я немел, когда оста­вался наедине с ней. Она меня не замечала... Как я завидовал Вовке Дубинину — запросто подошел к де­вушкам, слово за слово, и девчонки засмеялись, Вовка кивнул одной:

— Пошли, попрыгаем?

Шутка такая... Бравада — называть танец прыгань-1 ем, а девчонка не обиделась, пошла.

Я думал о Любе, артистке. Изменилась... Точно обветрилась, усталые глаза, и волосы стали реже. Я по­нял, чем изменилась Люба: она стала краситься. Рань­ше она не нуждалась в помаде, губы у нее и так были пунцовыми, теперь она и пудрилась... У нее под глазам»I появилась паутинка морщинок. И она прятала ее... От I себя и от людей.

Лейтенант Крутецкий, как только я вернулся в зал, пристал как банный лист: «Познакомь да познакомь!»! С Любой я его познакомлю, с Любой можно.

...Правильно, что мы с Рогдаем поселились на ста­ром месте в Доме артистов, мимо никто не пройдет. Каждый день освобождали деревни и города, и в каком- нибудь населенном пункте Советская Армия освободит и маму. И она придет. И найдет нас.

Я не увидел, но почувствовал опасность для Зинчен­ко... После того как он дал пенделя Шкоде, я не спускал со старшего сержанта глаз. Шкода обязан был ответить старшему сержанту, таков «закон».

Один из Косматых, Колька, приблизился к Зин­ченко. Колька танцевал с Охановской, девчонкой с Чи­жовки. Оторви да брось девчонка... Похлеще парня.

Задели...

Перебросились словами.

Началось...

Колька грубо толкнул Зинченко.

— Куда прешь, черт рогатый! — доносится его голос.

— Галя, наших бьют! — сказал я и, работая локтя­ми, пошел через «круг» к старшему сержанту.

— Идем выйдем, поговорим! — шумел Колька. Щуплый, наглый, как все воры, хотя вряд ли он был в «законе», то есть уже побывал в тюрьме, иначе бы не ходил на подхвате.

— Пошли выйдем!

Нельзя выходить, нельзя!

— Девчонки, тревога! — шепчу я подругам, про­должая пробираться к старшему сержанту, а он уже пошел к выходу, взял контрамарку. Контрамарки давали тем, кто хочет выйти в туалет или поку­рить.