Я рассказываю. Приходит тетя Люба... В зале требуют ее, она целует меня, выбегает, возвращается...
— Рассказывай, рассказывай...
И опять убегает. Поет на «бис».
Потом мы говорим, говорим, пытаемся слушать друг друга и не слушаем, и каждый о себе...
Актеры выходят и уходят. Боянов достает шампанское. Хлопает пробка... Мне достается полстакана. Шампанское не нравится — квас, я не понимаю вкуса вина. И чего им восхищаются? Из вежливости пью. Боянов убегает:
— Норму не трогать!
— Выпей, выдохнется...
— Сейчас...
Но возвращается через полчаса, довольный и пьяный не от вина, а от аплодисментов. Я не думал, что аплодисменты так сладостны для актеров.
— А где живете? — спрашивает Женька.
— Дома...
— Он же разбит.
— Мы в подвале.
— Что я вам говорила? — сказала тетя Люба.— Проглядели. Я говорила, что кто-то живет в нашем Доме артистов.
— Вы заходите, мы окопались в бывшем бомбоубежище.
— Не приглашай, придем.
Концерт окончен! До встречи, дорогие земляки! — доносится со сцены.
Потом мы прощаемся... Я возвращаюсь к девчонкам.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Ревела радиола. Крутили Утесова и Шульженко. Посредине зала топтались «линдачи». Танцевать «лин- ду» считалось особенным шиком. Пары переваливались, как медвежата, далеко отставляя то правую, то левую ногу, притопывая, приседая... А на «периферии» сновали мальчишки, здоровались, знакомились, обменивались новостями и остротами, вроде «Хай Гитлер сдохнет» или «Я курю один сорт сигарет «Чужбек». Очень много женщин танцевали парами, наших девчонок расхватали военные. Верка танцевала с Зинченко. Они танцевали строго, «классически», Зинченко водил, вытянув руку, задевая другие пары.
По толпе шнырял Вася-администратор, выискивал курящих, выводил на «чистый воздух». Вовка Шкода курил в открытую, и Вася сделал вид, что не увидел.
Ах, если бы я умел танцевать! Я бы уговорил Галю пойти со мной на «круг». Мне хотелось ее пригласить. Я не знал, о чем с ней говорить. Я немел, когда оставался наедине с ней. Она меня не замечала... Как я завидовал Вовке Дубинину — запросто подошел к девушкам, слово за слово, и девчонки засмеялись, Вовка кивнул одной:
— Пошли, попрыгаем?
Шутка такая... Бравада — называть танец прыгань-1 ем, а девчонка не обиделась, пошла.
Я думал о Любе, артистке. Изменилась... Точно обветрилась, усталые глаза, и волосы стали реже. Я понял, чем изменилась Люба: она стала краситься. Раньше она не нуждалась в помаде, губы у нее и так были пунцовыми, теперь она и пудрилась... У нее под глазам»I появилась паутинка морщинок. И она прятала ее... От I себя и от людей.
Лейтенант Крутецкий, как только я вернулся в зал, пристал как банный лист: «Познакомь да познакомь!»! С Любой я его познакомлю, с Любой можно.
...Правильно, что мы с Рогдаем поселились на старом месте в Доме артистов, мимо никто не пройдет. Каждый день освобождали деревни и города, и в каком- нибудь населенном пункте Советская Армия освободит и маму. И она придет. И найдет нас.
Я не увидел, но почувствовал опасность для Зинченко... После того как он дал пенделя Шкоде, я не спускал со старшего сержанта глаз. Шкода обязан был ответить старшему сержанту, таков «закон».
Один из Косматых, Колька, приблизился к Зинченко. Колька танцевал с Охановской, девчонкой с Чижовки. Оторви да брось девчонка... Похлеще парня.
Задели...
Перебросились словами.
Началось...
Колька грубо толкнул Зинченко.
— Куда прешь, черт рогатый! — доносится его голос.
— Галя, наших бьют! — сказал я и, работая локтями, пошел через «круг» к старшему сержанту.
— Идем выйдем, поговорим! — шумел Колька. Щуплый, наглый, как все воры, хотя вряд ли он был в «законе», то есть уже побывал в тюрьме, иначе бы не ходил на подхвате.
— Пошли выйдем!
Нельзя выходить, нельзя!
— Девчонки, тревога! — шепчу я подругам, продолжая пробираться к старшему сержанту, а он уже пошел к выходу, взял контрамарку. Контрамарки давали тем, кто хочет выйти в туалет или покурить.