Почти у выхода сталкиваюсь с Вовкой Дубининым. На него можно рассчитывать. Бывает, люди симпатизируют друг другу. Мы не клялись с Дубининым в дружбе, но я чувствовал, что, если попаду в переплет, его можно позвать на помощь, и он придет.
— Вовка,— останавливаю его.— Выручать нужно товарища... Тебя знают, скажи слово за него.
— На кого тянут? — деловито осведомился Дубинин, привстав на цыпочки, чтобы лучше разглядеть.
. — Во-он, старший сержант пошел.
: — Не! — неожиданно отказывается Дубинин.— Не наш. Зачем сюда пришел? У них есть «пятачок» — туда В нас не пускают, нечо ему сюда ходить.
— Он мой товарищ.
— Не,— повторяет Дубинин.— За тебя пойду. Старший сержант вояка. Не из нашей команды.
Я не обижаюсь... Вовка прав: смешно подростку заступаться за взрослого. Зинченко вне нашей юриспруденции, если можно так выразиться. Вояки — особая статья, у них свои законы, они не пацаны и даже не огольцы, мы друг друга не касаемся, тем более не «за- блатненные» подростки.
Я выбегаю из клуба.
Зинченко стоит с Колькой у входа в сад. Шумят листвой старые груши. В городе не отменена светомаскировка, поэтому темно, хоть глаз выколи. Трусливый Колька знал, куда вывел старшего сержанта, если что — убежит через сад, нырнет в развалины, а там ищи ветра в поле. Я вижу, как по одному выскальзывают из клуба еще два хулигана. Шушера отирается поблизости. Огольцы — самые опасные. Не имея силы и мужества постоять за себя один на один, они ходят, как шакалы, стаей. Они нападают с разных сторон, могут и ножом ткнуть, не узнаешь, кто ткнул. Они хотят самоутвердиться, завоевать авторитет у более взрослых, поэтому будут выслуживаться, Шкода и пальцем не пошевелит — навалится кодла.
Так и есть... Стягиваются к Зинченко. Обходят сзади. Для того чтобы броситься в драку, им необходимо разъяриться, почувствовать добычу, и тогда...
— Всякий сосунок обзывает,— возмущается Зинченко.— Сопляк! Козявка...
— Помолчи! — обрываю я его: он еще не понял, что попал в западню.
— Видишь,— притворно мирным голосом говорит Колька.— Лягается. Ну, зачем ты сюда пришел, старший сержант? Руки распускаешь? Толкаешься и даже извиниться не хочешь.
Он придвигается к Зинченко, держа руки на высоте горла, пальцы растопырены.
— Хулиганы!
— Зачем шумишь? Тебе жизнь дорога как память?
— Подожди.
Я становлюсь между Колькой и Зинченко. Зинченко наконец увидел, что по бокам и за его спиной — пацаны. Один шкет выдвигается, я отвешиваю ему леща.
— Беги отсюда!
Только бы не бросились!
— Слушай, Коля, я с тобой толкую. Брысь отсюда! Убери малявок! Я же тебя знаю, оголец, придушу, как поймаю. Ты же живешь на Девятого Января. Брысь отсюда!
То, что я знаю, где можно найти огольца, если потребуется, и там он не будет под прикрытием темноты и безликости, пугает его, он отходит.
— Что имеешь против сержанта?
— Я? — усмехнулся Колька.— Толкается... И человека обидел.
Появляется Вовка Шкода...
— Шкода у нас на курсах шубу украл,— говорю я.— Сержант попугал его, не сдал никуда. Все законно. Определить никогда не поздно.
— Украл? Не знаю я такого слова,— притворно удивляется Колька.
— Так она сама со мной пошла,— говорит Шкода.— Фрайеров развелось. Ты, Ласточка, не тяни... Рога обломаешь. На кого прешь, черт рогатый!
— Я черт?! — возмущаюсь в свою очередь. Я осмелел — из клуба выбегает Галя, еще несколько девчонок, за ними ухажеры-военные.— Кого ты знаешь? — делаю я рывок в сторону Шкоды. Я обязан это сделать: меня оскорбили.— Кто за тебя слово-то скажет?
— За меня люди скажут, а кто за тебя мазур держать будет? Ты воевал, у тебя медаль. Сними ее, а то оторвут.
— За медаль убью!
— Ты за медаль не прячься, сам одерживайся,— подает голос кто-то.— За всякого фрайера горб подставляешь, бери, носи.
Они «правы» и давят на меня в сто атмосфер.
— Чего говорит? — возмущается Зинченко. Лучше бы он молчал. Большой, а хуже ребенка.
— За что на горло встали! — завопил, как кликуша, Шкода и... наткнулся на Галю. Галя с ходу бьет коленкой Шкоду в пах, тот, взвыв от боли, падает на землю и катается по тротуару.
— Кому жизнь надоела? — спокойно спрашивает она. Тебе?
Ее появление и то, что она свалила Шкоду, ошеломляет его дружков.
— Сейчас хватать будут,— говорю я малолеткам, и те в момент исчезают.
— В чем дело? Что произошло? — подбегают вояки. Что за паника?
Понимаешь, всякое хулиганье... Развелось в развалинах,— начинает разглагольствовать Зинченко.