— Давай иди,— говорю я ему.— Вопрос исчерпан. Было недоразумение... Все выяснено.
— А что с парнем? — показывают на Вовку Шкоду вояки.
— На коленку девушки нарвался,— объясняю я.— Бобо ему сделали, может быть еще мужчиной останется.
Я выручаю Шкоду не потому, что не жалко его, действует не солидарность: отношения подростков — это наши отношения, и взрослых путать в них не след, тем более вояки сегодня здесь, завтра в другом месте, а мне жить в Воронеже, где один клуб, один базар и с братьями-разбойниками никак не разминуться.
Пошли танцевать! — берет меня под руку Галя.
— Не умею.
Научу. Пошли. Аккордеонист вышел.
Когда мы возвращаемся в клуб, на деревянной сцене сидит слепой старик, играет на аккордеоне. Я знаю его, фамилия Майер. У него была еще внучка, Рита, училась играть на пианино. Мы вместе были в эвакуации. Все в городе мне знакомы и меня знают, ведь живу-то я в своем городе.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Степа-Леша собирается на фронт. Отметился у коменданта города, но на вокзал не пошел.
— Ласточка,— сказал он,— за билетом пойдешь ты. Застрял я здесь из-за недоразумения. Вышел на станции, хотел купить картошки, рыночек у вокзала, тут с вокзальной комендатуры хватать торговок начали... Я вмешался. Слово за слово, стулом об стену и набузил. Мне руки крутить. В вагон вскочил, рюкзак в зубы, а они по поезду бегут, я в окно и ушел. Потом у вас поселился. Теперь из города не выбраться... Железнодорожная комендатура запомнила мою личность... Точно! Схватята Так что выручай, Ласточка.
— Хорошо,— пообещал я.
Мы собирали в путь названого брата. Серафима Петровна выстирала его белье, портянки, носки. Принесла полмешка пшеницы и засадила дочек молоть муку на самодельной мельнице.
Помол получался крупный, как песок, но пирожки не рассыпались. Серафима Петровна жарила пирожки с капустой на настоящем коровьем масле.
Мы в свою очередь с Рогдаем сходили в магазин, отоварились. Отдали моряку табак, сахар.
— Ребята,— смутился Степа-Леша,— куда вы несете, доберусь, в солдатском третьем вагоне никто с голоду не помирал — братва выручит.
— Нечего побираться,— возмутилась Серафима Петровна.— Из дома едешь.
Последние дни Серафима Петровна вела с Лешей- Степой душеспасительные беседы. Философствовали они до петухов, и все за жизнь, за правду...
Рогдай поссорился с Елкой и заявил, что женщины дуры до безнадежности.
— Почему? — встряла Серафима Петровна.— Разве твоя мама глупая? А она ведь тоже была когда-то девчонкой.
— Мама ни при чем,— ответил Рогдай.— Я про остальных.
— Неужели я глупее тебя? — спросила Серафима Петровна.— Я тоже была когда-то девчонкой.
— Между прочим, он где-то прав,— поддержал Рогдая Степа-Леша.— Если, конечно, говорить без предрассудков. С государственной точки зрения. Например, я бы ограничил прием девчонок в вузы. Учат их. учат, потом замуж выходят. Была мода — женщина- капитан, женщина-летчик. Какой из бабы капитан? В море напряжение физическое и моральное, а женщина... Она живет эмоциями, и если становится «мужчиной», то она перестает быть женщиной. Холодная, рассудочная женщина — это издевательство над природой.
— Так, так,— сказала Серафима Петровна.— Выходит, жизнь женщины состоит из трех «К» — кирха, кюхен, киндер?
— Это не так уж плохо для современной женщины,— сказал Степа-Леша.— Это в миллион раз лучше трех «Р» — работа, рота, револьвер. Разговор идет о др\ гом: назовите хотя бы одного выдающегося композитора, математика, философа — женщину? Нет? Нет! Для того, чтоб мысли были возвышенными, нужно оторваться от земли, а женщина корнями ушла в землю. Женщина — как мать сыра земля, и высокие порывы ей ни к чему.
— Хорошо! А Кюри? Хорошо... Крупская? Коллонтай?
Она перечислила фамилии знаменитых женщин, и почти все фамилии я слышал впервые.
— В силу сложившихся традиций,— сказала Серафима Петровна,— женщина связана домашними заботами. Пока эмансипация произошла только в политических правах, а в семейной жизни, в общественной только начинается. И как могут быть знаменитыми женщины- математики, когда их близко к математике не подпускали? Ты освободи женщину от мелочных, повседневных пут, и тогда посмотрим, кто умнее. По сравнению с тринадцатым годом...
Забудьте вы это сравнение! — зашелся Степа- Леша.— Стыдно их вспоминать, меня интересует мое время, а не до нашей эры. И зачем женщинам «эмансипация»? Вы сами рубите сук, на котором сидите. Дай вам волю... Никогда не забывайте сказку «О золотой рыбке».
Я слушал вполуха. Я глядел на стену, где недавно висел шмайссер Рогдая — немецкий автомат, который брат повесил для экзотики. Степа-Леша заставил снести автомат в комендатуру. Держать дома «пушку» — сплошные неприятности. И зачем? Я отнес. Во дворе комендатуры на Комиссаржевской под навесом лежала куча оружия — ручные пулеметы, автоматы, винтовки, пистолеты. Мне сказали: «Иди брось!» И никакой расписки...