Она была права, и к ее словам надо было бы давно прислушаться, если бы не одно «но».
— В нашем доме лестничная клетка обвалилась,— сказал Рогдай.
— Я же говорю, в соседнем. Пока свободная,— не сдается Серафима Петровна.
— В соседний мы не пойдем! — сказал я.
— Ну, почему? Почему же? К чему такое упрямство? Ведь здесь глядите... Плесень, это плесень!
— Мы должны жить именно в этой развалине,— сказал я.
— Знаю, что вы ждете мать. Вы оставьте записку, напишите плакат, где искать вас, да и в городе не так много жителей, чтоб не найти вас.
— Если не хотите здесь, с нами, выбирайтесь наверх, хоть на пятый этаж «Утюжка», а мы останемся в Доме артистов.
Возможно, я ответил грубо, но мне надоела ее бесцеремонность и убежденность в том, что она всегда права. Она старше, училка, ну и что? Здесь все равны. Нас можно было понять. Да, мы тут под обломками дома, но это все, что у нас осталось от нашего детства, не считая мятой любительской фотографии, чудом оказавшейся целой,— тетя Клара сунула фоточку в узел с вещами, когда мы убегали из Воронежа. У кого-то слово «Родина» ассоциируется с морем или горными орлами, а у нас с городскими улицами, Тридцать четвертой школой и вот этими камнями. Голубь прилетает за десятки километров к родному гнезду, у него пережи- ваний-то на одну столовую ложку, а мы люди, человеки.
Ванятка лежал красный, пылал, губки у него потрескались, они были открыты, и слышалось натужное, хриплое дыхание. Самое страшное, когда болеют маленькие. Вот он лежит, а ты по сравнению с ним бегемот, здоров, и главное, не знаешь, чем помочь. Он даже объяснить толком не может, где у него болит. И ты мечешься вокруг, как Серафима Петровна, бессильный и беспомощный.
— Сорок, не меньше,— сказал Степа-Леша, дотронувшись до лба Ванятки.
— Не уберегла, не уберегла! Вернется муж, что я скажу?! Как в глаза посмотрю? От сорока бомбежек спасла...
Мама! Мамочка... Спаси Ванечку!
— Я плохая мама! Никудышная!
— Мама! Мамочка!
— Ша! — вдруг заорал Рогдай.— Кончай мычанье! Слабаки! Заболел... Значит, нужна помощь. Значит, надо помочь!
Где же ночью врача найдешь?
— Леша, может, в твоем госпитале?
— Госпиталь на левом берегу. Да у них и транспорта нет. Пока до них доберешься...
— В «скорой помощи*?
— А есть она в городе?
— Нет...
— Может, и есть.
— Найдем врача.
Педиатра,— сказал Степа-Леша,— хорошо бы.
— Кого? — не поняли Рогдай и девочки.
— Детского врача. Знать нужно.
— Хоть зубного.
— Дантиста...
— Кого?
— Кого, кого... Врача. Зубной врач называется «дантист». Вот темнота, а еще гвардия называется... хотя вы пехота...
— Так бы говорил сразу, ракушка.
— А где их найти? Врачей... Машину бы. На левый берег смотаться.
— Найдем. Здесь. На правом,— Степа-Леша встал.— Так... Рогдай, ты останешься. Гляди, чтобы паники не было. Командуй, пехота. К голове тряпку с холодной водой. Хорошо, что водопровод третьего дня пустили и у нас трубы целые, так что с водой не проблема. Лекарств нет... Увы! Мы с Ласточкой по городу... Врача искать. Пошли!
Я еле поспевал за Степой-Лешей. Мы бежали по спящим улицам. Ночь была жаркая. Хороши ночи в Воронеже! Особенные. Ароматные, мягкие. Улицы вздрагивают от нашего топота. И ни одного встречного, хоть бы патруль попался. Никого!
— Подожди,— взмолился я,— Надо народ найти.
— Где найдешь? Ты знаешь, в какой развалине люди живут? Будешь до утра лазить, еще черепок проломишь, а никого не встретишь.
— На улице тоже никого не встретишь.
— Есть одно место, где всегда есть народ, даже в вашем городе.
— Где?
— Знаю.
Мы пошли к Кадетскому плацу. Прошли мимо поваленного водонапорного бака, мимо бывшего стадиона, куда свезли колючую проволоку, она опутала стадион и велотрек, как водоросли затонувший корабль, и когда выбежали на привокзальную площадь, я догадался, куда торопился Степа-Леша.
— Ты не ходи,— сказал я.— Я пойду...
— Нет, браток,— отозвался Степа-Леша.— Ты пацан. Рубашку надел. Чего гимнастерку забыл? Несолидно выглядишь. Должен идти я. Что ж... Кум поможет, что-нибудь придумает.
Он направился к вокзалу, сам-то вокзал разбит, остался лишь фундамент, вместо вокзала стояли два жалких барака. В одном находились железнодорожные службы, в другом кассы и зал ожидания, набитый битком: люди возвращались из плена, из тыла, выходили на перрон, плакали, торопились в город и возвращались. Не для того, чтобы уехать: те, кто приезжал в сорок третьем, оставались, потому что им идти было некуда, возвращались, чтобы провести ночь под крышей, собраться с мыслями, а утром идти искать щель в развалинах, чтоб заселиться.