— Молчи, непутевый! — беззлобно ответила ему Верка. Она стала намного спокойнее, чем была раньше, движения у нее были плавные, она вдруг замолкала, точно прислушиваясь к биению двух сердечек внутри себя.
— За тебя, балаболку, наверняка никто не пойдет,— сказала она.
— Добра-то! — хмыкнул Валька.— Сколько хочешь!
— Погулять, может быть, и погуляют,— сказала Верка,— но ты же человек несерьезный, как туман. Фу, и нет тебя. А нам, девушкам, требуется мужчина надежный, когда мы в таком положении, как я, чтоб как березке к дубу...
— Девушка нашлась! — засмеялся Валька.— От тебя три дня скулы будут болеть... Девушка с пузом на носу.
— Девушками мы все бываем,— ответила спокойно Верка, глядя на него, как на маленького,— матерями стать труднее.
— Ой, не могу,— изгалялся Валька.— Раз, два, и готово...
— Дурак ты! — ответила Верка.— Зубы-то не скаль, а то по зубам получишь. Я твоих блатных заслуг не признаю.
Она как-то прибежала к нам в подвал, ей требовалось поделиться радостью, в руках у нее была сумка.
— Какой трофейный костюмчик батя прислал, трикотажный. Сразу видно, Европа! Жалко, один, я ему не пишу, что у нас двойня будет.
— Почему не пишешь? — спросил я.
— Чтоб не пугать, а то после демобилизации мимо проскочит. Всякое бывает,— сказала она, сама не веря тому, что говорит.
— Когда она будет, демобилизация,— подал голос Рогдай.
— Будет когда-нибудь, раз батя в Польше воюет.
— Рано или поздно он ведь узнает, что у него двойня.
— Мы ему сюрприз устроим,— рассмеялась задорно Верка,— как КИО в цирке: кладем одно яйцо, вынимаем двух зайцев. Зачем раньше времени расстраивать человека, пусть спокойно воюет, мы подождем. «И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь...» Какой костюмчик!
— Смотри, не перемудри,— сказал я.— Иногда от большой хитрости в лужу садятся. Вдруг он спросит: «Откуда второй?»
— Они же ведь близнецами будут, будут похожи, неужели не понимаешь?
— Покажи костюмчик!
— Гляди, шерстяной.
— Ярлычок-то какой? Разуй глаза! Видишь, «Минская государственная трикотажная фабрика». Костюм- чик-то наш! Европа! Во дает! У фашистов шелк-эрзац, постираешь, он и разлезся. На один раз.
— А шоколад?
— Немцы во Франции награбили.
— А сигареты? Вот, попробуй!
Рогдай закурил и чуть не захлебнулся от кашля.
— Эрзац! Берут капустные листья, пропитывают никотином и смолят.— К слову пришлось... Где мои хлебные и продуктовые карточки? Мне надо их сдать.
— Куда? — оторопел я.
С .каждым днем наши хлебно-суповые отношения становились запутаннее. Брат, обосновавшись в конном эскадроне городской милиции младшим конюхом, ходил сытым, подкармливаясь около нестроевых стариков- казаков, скучающих по родным семьям в далеких забайкальских селах. Рогдая тянуло на сладкое, об этом мечтают только сытые. Неделю назад он взял, ничего не сказав, последнюю тридцатку и пошел в коммерческий магазин под «Бристолем», где в девятнадцатом году Олеко Дундич вручил ультиматум белогвардейскому генералу Шкуро. Там Рогдай купил пирожное с ярким анилинового цвета кремом и преспокойно съел. — Как у тебя совести хватило? — попытался я устыдить его.
— Я получаю столько же за отца, сколько и ты! — покрылся красными пятнами брат.— Ты свою сечку рубай, я и хлеба дома не ем, все тебе отдаю, и сахар мой ешь...
— Ну и гад же ты! — только и смог сказать я. От неожиданности у меня руки и ноги отказали, я сел на кровать.— А вот мать нам из госпиталя свою порцию приносила, и я бы тоже тебе приносил.
— А если невозможно? Я дело с сеном имею, что тебе, сена за пазухой приносить?
— Не упрекал бы тогда сечкой.
— Я и не упрекаю. Я про деньги говорю. Нам в военкомате платят одинаково. Ты их тратишь на продукты, я тоже хочу тратить свою часть.
— Да, но не на пирожные...
— Это ж моя часть денег, куда хочу, туда и дену.
— А если мне тоже захочется пирожного?
— Иди купи, кто мешает.
— А на что жить будем?
— Почему «мы»? Ты о себе думаешь. Не покупай пирожное, выкупай паек. Я же говорю, можешь и мой есть, чем еще не доволен?
— Тем, что один из нас ест сечку, второй пирожные глотает.
— А ты хочешь и мои деньги на себя тратить? — возмутился Рогдай.— Хитер монтер! Надо раз и навсегда решить... Ты получаешь свои деньги и расписываешься за них сам?
— Сам.
— Я тоже сам,— сказал брат.— И я хочу ими распоряжаться. Несправедливо? Я еще тебе помогаю штопать-колотить обувку, ты тоже все себе гребешь, мне ни копейки не даешь, эксплуатируешь детский труд. Мне сладкое для роста надо.