— Васины! Выходи строиться!
— Кончился налет? — спросили женщины.
— Полетели на левый берег. Кому куда, торопитесь бегом,— командовал красноармеец Хасан. В руках он держал госпитальную балалайку.
Перепрыгивая через узлы, мы с Рогдаем бросились к нему.
— Хасан, мама где? Мама тоже приехала?
— Здравствуй, здравствуй! — поздоровался с каждым за руку Хасан.
— Где Надежда Сидоровна? — спросила тетя Клара.
— Она грузит раненых. Мы эвакуируемся,— ответил важно Хасан,— Машина ждет, пойдем бегом.
— Вы их что, забираете? — растерялась тетя Клара.
— Такой приказ от их мамы.
— Что ж, понятно...— произнесла тетя Клара.— До свидания, мальчики. Куда вы их повезете? Как же так?.. Мне Надежда Сидоровна ничего не передавала? Можно, я с вами?
— Места нету,— сокрушенно сказал Хасан.— Лежат, кто ходить не может. Ребяток можно, тебя никак не можно. Нету места. Некуда взять, йок, нет.
Не знаю, чем объяснить происшедшее, может, тем, что очень хотелось побыстрее выбраться из подвала и уехать, только в тот момент ни я, ни Рогдай не вступились за нее.
Мы вышли из дому. В конце улицы горело, бежали люди, их криков не было слышно из-за шума пожаров.
Машина стояла за углом. Шофер выскочил из кабины, повертел ручкой, мотор зачихал и замолк.
— Чтоб тебя приподняло да бросило! — выругался шофер. Он был мокрый от пота. Открыл капот, занялся зажиганием.
Посредине кузова на соломе лежали запеленатые в бинты, у бортов плотно сидели легкораненые. Ни жалоб, ни стонов. Лица напряженные... В лицах непонятная сосредоточенность.
Рогдая посадили в кузов.
— Садись в кабину,—приказал мне Хасан.— Дорогу покажи. Прямо нельзя. Не надо главной. Показывай дорогу.
В кабине сидел военврач. Я видел его в госпитале. Пришлось сесть к нему на колени.
Как ни странно, базар не пострадал. Горели дома, сложенные из камня, а деревянные ларьки стояли невредимыми. Непривычно было смотреть на пустой базар, где всегда толпились люди, стояли подводы. Какой-то чудак вышел из-за прилавков, неся на плечах тяжеленный мешок. Чудаком оказался дядя Ваня, дворник из Дома артистов, весьма авторитетная личность для меня и моих друзей.
Он опустил мешок на землю, обтер рукавом косоворотки пот на лице, посмотрел косо и спросил:
— Бежите?.. Все бегут. Вся власть бежит. Продали жиды Россию.
— Чего несешь, хозяин? — поинтересовался Хасан и пнул мешок ногой.
— Хлебушек с элеватора. Горит элеватор,— охотно пояснил дядя Ваня.— Напротив элеватора дом высоченный, немец-то пикировал — говорят, подстрелили из пулемета, он и шмякнулся. Вместе с домом шарахнулся. Сила у немца! Элеватор-то по швам лопнул. Горит хлеб. Я мешочек и прихватил для хозяйства.
— Нехорошо,— поморщился Хасан.
— «Нехорошо!» — передразнил дядя Ваня.— У тебя ноги длинные, а мне зиму нужно куковать, пока порядок образуется. Буду свой хлеб зимою есть... Ты небось и не знаешь, как хлебушек добывается, сколько в него пота крестьянского вкладывается, привык жрать хлеб готовый, татарская морда. Эх, продали Россию!
— Ворюга! — побелел Хасан.
— Мне твоя власть ничего не дала. Мне все одно, какая власть, лишь бы порядок. Разве я один остаюсь, всякий народ есть...
— Грабить остаешься? Шкура!
— Не ори, оторались,— зло заявил дядя Ваня.— Из огня беру. Все равно пропадет. Торопись, торопись, товарищ, а то мост взорвут, убежать не успеешь.
Я никак не мог поверить в то, что слышал... Как же так? Кто-то остается ждать немцев? Дядя Ваня, наш дворник, у него всегда была вареная картошка с подсолнечным маслом, он угощал нас картошкой,— и дядя Ваня остается в городе, будет жить при немцах? То, что он взял где-то мешок хлеба, это для меня не было страшно, я тоже лазил в сад Дзержинского за грушами, воровал груши в общественном саду,— подумаешь, мешок зерна! Правда, я плохо представлял, как из зерна пекут хлеб, но это были несущественные детали. Конечно, чем зерну гореть, пусть лучше люди разберут его по домам. Вон тетя Маруся, продавщица из углового магазина, в подвале отказалась выдать хлеб без карточек и денег. Разве она права? Лучше раздать хлеб без всяких карточек и денег, пока не поздно.
И тут я увидел ноги дяди Вани, и мысли у меня оборвались, дыхание перехватило, я обалдел: на дяде Ване, на его ногах, на ногах нашего дворника, были знакомые старые сапоги с потрескавшимися верхами, с каблуками, стоптанными внутрь... Я видел из-под кровати эти сапоги в нашей комнате.
Это он приходил. Он взял мамин свитер, папин костюм, рылся в комнате тети Клары, разыскивал серьги, дутый золотой браслет. Он!..
Наверное, нужно было закричать, что он ворюга, но я не смог закричать, потому что первый раз в жизни увидел настоящего грабителя. Не какого-то там чужого, а своего, нашего дядю Ваню. У него была вкусная жареная картошка на постном масле. Пока я соображал, что к чему, завелся мотор трехтонки.