Что говорить, пора было прибиваться к какому- нибудь берегу, но некоторые берега оказались настолько крутыми, что и не взберешься, зато иные были низкие, болотистые, шагнешь и увязнешь.
Мы пропустили год учебы, оказались переростками.
— Мне пять классов хватит за глаза,— заявил вдруг Рогдай.— Я не пойду с малолетками в один класс. Им хорошо, в эвакуации учились, самолетам хвосты не заносили, при мамочке росли, а то и при папочке. Ходят с портфельчиками, как буржуины. У меня к ним классовая ненависть.
— Щи лаптем хлебаешь и рад,— сказал я.— До смерти хочешь быть конюхом?
- Дело не в том, кем вы будете,— сказала Серафима Петровна, присутствовавшая при разговоре.— Только хорошо, если конюх будет грамотным человеком, и плохо, если необразованным.
Без лишних слов в сентябре она взяла Рогдая за руку и привела в шестой класс Седьмой образцовой мужской школы. То, что Рогдай пошел в школу, было правильно, но вот то, что его привели в «образцово- показательную», было ошибкой, хотя действия Серафимы Петровны были понятны: она хотела держать буйного Родю на коротком поводке, не спускать с него глаз. Само собой, то, что Рогдай работал в эскадроне, скрыли, чтоб не возникли «нездоровые интересы» у одноклассников. Зря я не разубедил ее, не втолковал, что Рогдай сорвется с привязи, наломает много дров. Так оно и случилось.
Рогдай продержался лишь первую четверть: завуч Антонина Петровна, красивая, своенравная молодая женщина, вызвала гвардейца, прикрыла дверь кабинета, села за стол, предложила сесть и Рогдаю, затем вздохнула и объяснила популярно, что ему следует забрать документы, так как в вверенном ей учебном заведении учатся нормальные, не демобилизованные из фронтовых частей дети, у многих родители занимают высокие посты,— так у Юры Аленикова отец заместитель Военторга, у Вовы Затулея — генерал, и не позволит она в школе устраивать поножовщину, хорошо еще, что не позвонили в милицию, не приехал «воронок» и не взяли под белые рученьки ветерана войны, не упрятали туда, «куда Макар телят не гонял».
Антонина Петровна была абсолютно права, хотя Рогдай тоже считал себя правым. Нравы в Седьмой школе были суровыми, младшие шустрили перед старшеклассниками, этакий маленький Кембридж,— подобное положение, само собой, было не для моего брата.
ЧП произошло в осенний понедельник. Восьмиклассник Стас, айсор по национальности, потребовал от Рогдая поднять и подать «жостку», матерчатый кружок, внизу которого пришита свинчатка, ею играли ногами, на число очков. Игра не разрешалась в Седьмой школе, игроку грозило исключение за плохое поведение, тем не менее в нее играли поголовно все — от первоклашек до верзил десятиклассников, непонятно по каким причинам не призванных в армию. Рогдай пришел к забору покурить, успокоить нервы после диктанта на знаки препинания, и тут ему приказали подать «жостку». Рогдай ответил уклончиво, как старшина роты в солдатском анекдоте. Стас оторопел от наглости мальца, на военную форму не обратил внимания: многие мальчишки щеголяли в гимнастерках, галифе и сапогах, он дал брату леща и тут же очутился под забором с расквашенным носом. Ему бы задуматься о последствиях своего поведения, но он не задумался и вновь оказался в густой крапиве уже с синяком под глазом.
Ученики притихли, им было сейчас не до «хабариков» и «жостки»: рушились устои, это же не Чижовка, где взаимоотношения решались честным поединком, здесь в «королях» ходили старшие по классам.
Стас вынул из кармана «писку», он носил ее в кожаном портмоне, и начал ею размахивать.
Читатель, не обижайся на меня за правдивость в описании нравов того жестокого времени. Ведь и взрослые ломались, как гнилые березовые пни на болотах, что говорить о пацанах, их война тем более не пощадила.
Я не верю, чтоб Стас пустил бритву в ход, мы с ним позднее подружились, и он оказался мягким человеком, но шла речь о престиже, мое поколение было весьма щепетильно в подобных вопросах. Стасу захотелось припугнуть шестиклассника, восстановить «я» среди друзей. Рогдай бросился на парня, порезал о бритву до кости пальцы, вырвал лезвие и резанул айсора по щеке.
Ученики бросились врассыпную, чтоб не оказаться в свидетелях, Стас тихо заплакал и, зажав порез ладонью, побежал к роддому, ближайшему медицинскому учреждению, где ему наложили швы, рана оказалась неглубокой, щеку бритва не прорезала. На вопросы врачей, кто нанес ранение, Стас ответил: «Хулиганы». Он не выдал Рогдая: обет молчания соблюдался как само собой разумеющееся, но Антонина Петровна разузнала о драке,— видно, кто-то рассказал дома маме или папе, тот снял трубку телефона... Завуч, не долго думая, вызвала в кабинет гвардейца, чей нрав вошел в сказания преподавателей, и брат оказался «слушателем» на улице.