Мы не слышали, как прервалась музыка на танцплощадке. Улюлюкая и безбожно сквернословя, толпа парней, завсегдатаев сада ДКА, ломая кусты сирени, бежала нам на выручку: мы были здесь свои, приписанные к этой танцплощадке, и если бы кто из них попал в засаду, устроенную чужаками, мы с братом выручили бы и их под родными тополями, знакомыми с детства. Психологи, как я узнал позднее, называют подобное «феноменом стаи».
— Бей Косматых! — кричали парни.— Бей чижовских!
У каждого из сада Дома Красной Армии были личные счеты с теми, кто ходил в парк Живых и мертвых, чижовский парк культуры и отдыха, разбитый на месте бывшего кладбища. Чижовских боялись, а тут представился случай безнаказанно свести с ними счеты. Семеро на одного, самосуд — подлость, но толпа, как известно, животное глупое, живущая первобытными, темными инстинктами.
Братья-разбойники кинулись вправо, влево и спрятались за нашими спинами, как зайцы, которые вбегают в открытую дверь дома, когда их вконец затравили собаками.
— Алик, выручай! — вдруг сказал хрипло Мишка.— Не помни зла, выручай, а то затопчут. Век не забуду! Алик!
Валька Белов исчез. Вот тип! И от нас отрекся, и Косматых бросил, когда за них следовало заступиться. Я понял, что больше никогда не подам руки Белову. Когда разминировали город, он, действительно, ничего не боялся и на него можно было положиться, как на каменную стену, а тут он замельтешил, заметался, как козлиный хвостик. Кто же ты, Валентин Белов, Беленький? Опозорил ты фамилию своего батьки! Вроде бы и мелочь, если подумать, свора парней, но, с другой стороны, вся жизнь состоит в основном из мелочей, из мгновенных решений, которые в сумме и называются жизнью.
— Лежачего не бьют,— сказал Мишка.
— Еще как бьют! — не согласился Рогдай.— Вас-то было сколько на нас двоих.
— Стой! — закричал я, раскинув руки.— Стой! Не трогать их! Остановитесь! Стой!
— Ласточка, не заступайся за них!
— Пусть идут! Не трогать! Я за них слово держу!
— Смотри, не пожалей после, твоя воля. Как хочешь!
На танцплощадке вновь заиграла радиола, запела Шульженко, парни вернулись к девчатам, под лунным светом остались айсоры, я и Вовка Дубинин. Так он вошел в мою жизнь и стал другом на всю оставшуюся жизнь.
Вовка вынул из кармана руку с оттопыренным пальцем, палец имитировал ствол пистолета, прицелился в спину братьев с Чижовки и крикнул:
— Пых! Пых! Фьють! Фьють! Промазал. Селекция отменяется. Когда немцы выгоняли из города, у трам- парка селекцию устроили. Евреев сразу стреляли. Арон, Синяя Борода, ты тоже похож на еврея, тебя бы тоже шмакнули, слова бы сказать не дали, и, вообще, кто затрепыхался, его в сторону и из автомата.
Вовка никак забыть не мог, как они всем двором уходили из города, Илюшка Ком с матерью, тетя Лариса, у нее был косметический кабинет, их в сторону: «Век! Век!» Так обыденно, ну вроде очередь в магазине устанавливают: «Ты становись сюда! Ты сюда!» Поглядел — Илюшка с матерью уже лежат... Убитые. Ничего не понять, какой-то кошмарный сон. Он хотел подбежать к нему, спасибо, мать удержала, а то бы и его тоже. И понял Вовка, что такое оккупация.
— Что ты уж больно мудрено загнул,— сказал Арон.— Идите по домам,— отпустил он родственников.— И больше не приходите и не жалуйтесь мне, сами разбирайтесь в ваших заморочках.
— А я понял, что такое война, когда в саду Пионеров бомба разорвалась, когда увидел черных убитых. Это они от взрыва и земли стали черными,— сказал я.
— А я,— сказал Арон,— когда в окопе дружок что- то крикнул и вдруг осел. И все! Первый бой. Сколько времени прошло, а я никак не могу вспомнить, что он сказал. То ли «Прощай!». То ли «Мать твою!». Сколько ни играй в войну, первая смерть рядом ломает тебя, но если выживешь, то шансов уцелеть больше. В первом бою процентов семьдесят гибнет. Статистика.
— Считай, мы сегодня тоже «первый» бой выдержали,— сказал я.— А где Рогдай? Не видели, когда он ушел?
— Ты за братом следи,— сказал Арон.— Слышишь, следи, а то потеряешь.
— Почему?
— Он еще в первом бою дерется, никак из него не выйдет,— сказал Арон.
Айсоры народ мудрый, и мне бы следовало прислушаться к словам Синей Бороды. Ой, нужно было,— да, к несчастью, все мы умные задним числом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Идея поступить в Липецкую авиационную спецшколу принадлежала Вовке Дубинину.
— С семи классов принимают,— убеждал он.— Форма синяя курсантская, первая норма питания, утром даже кусочек сливочного масла дают и белый хлеб, учатся в нормальной десятилетке, еще спецпредметы изучают. Тебе ли рассказывать, ты сам в авиации служил. Тебя примут с распростертыми объятиями, не то что меня.