— Нет...
— Как так? — Плаксин вскинул на меня глаза.— Как так, товарищ?
— Не успел.
— Надо вступить! Как же так? Орденоносец, фронтовик, студент — и не комсомолец. Организуется, создастся комсомольская организация института, начина- ем-то с нуля, мы вас сразу примем. Своей службой в действующей вы комсомольский стаж отработали, райком комсомола, думаю, пойдет навстречу. Нам нужно укреплять коллектив, такие, как вы, и будут нашим костяком, нашим стержнем. А насчет... Может, нужно общежитие? Его еще, правда, нет, но его-то и будем строить в первую очередь.
— Жилье у меня есть,— ответил я.— Спасибо!
Я дружески похлопал Плаксина по плечу, мол, не унывай, дядя, все во вверенном вам учебном заведении образуется: придут еще фронтовики, мы сплотимся, поможем вам, штатским, не нюхавшим пороху, научим уму-разуму, с нами не пропадешь, приучим вас к порядку. Но Плаксин повел себя как-то странно. Точно захотел оправдать свою фамилию, заморгал большими близорукими глазами под толстыми стеклами очков, ресницы и брови у него были белые, как у поросенка. Сам рыжий, в костюме с короткими брюками, обут г> красные американские бутсы на толстой спиртовой подошве,— сносу им нет, верха скорее сгорят, чем подошвы сносятся,— зачем-то начал теребить кончик галстука в горошек и вдруг закричал фальцетом:
— Я запрещаю!
Шум в коридоре, заменявшем актовый зал, замолк, студенты уставились на нас, ничего не понимая, я тоже растерялся.
— Что с вами, товарищ директор? — спросил я с сочувствием.
— Во-первых, я проректор! — на том же напряге прокричал Плаксин, но его хватило ненадолго, из него как будто вышел весь воздух, он прикусил губу и уже нормальным голосом сказал: — Извините! Извините за крик, но позвольте вас спросить, что, у вас в армии было допустимо подобное амикошонство?
— Чего, чего? — не понял я.
— Подобное панибратство... Ведет себя как Ноз- древ!
— Кто это Ноздрев? — туго соображал я.— Герой Советского Союза?
— Не знаете?
— Первый раз слышу.
— Жаль. Узнаете... Никуда не денетесь. Кто вы по званию?
— Был рядовым.
— Вы с полковником или генералом могли бы так беседовать, как со мной?
— Но вы же гражданский, на вас формы нет.
— Ах вот в чем дело! — сказал Плаксин, снял очки и протер их.— Действительно, у нас в техникуме погон нет, но чины, если хотите, табель о рангах существует в России лет двести с хвостиком. И будьте любезны соблюдать ее, потому что разговаривать со мною, как с приятелем, я не позволю. Не имею права позволить.
— Вы тоже извините! — наконец сообразил я, что вольная манера обращения, как с калеками на оынке. сыграла со мной злую шутку — Плаксин по возрасту годился мне в отцы, и уже одно это требовало уважительного отношения к нему. Я покраснел: надо же так опозориться перед малолетками (я считал себя намного старше их, чуть ли не убеленным сединой стариком), теперь будут хихикать за спиной. Знал бы я, какой еще позор и боль придется испытать в этом длинном коридоре, где по субботам будут устраиваться танцы под радиолу, а по воскресеньям показывать кино! Этот коридор с коричневыми батареями парового отопления под подоконниками, свежевыбеленным потолком и сырой штукатуркой запомнится мне на всю жизнь.
— Я профессор, а вы студент первого курса, не окончивший даже первого семестра,— доносился точно издалека голос проректора.— Не подумайте, что я солдафон и пытаюсь насадить в техникуме казарменные порядки, но существуют нормальные человеческие взаимоотношения... Уважение младших к старшим. Это элементарная вежливость, молодой человек.
— Виноват! — взял я под козырек.— Не сориентировался! Извините! Не привык еще...
— Ради бога! — почему-то тоже покраснел до корней волос рыжий проректор.— Вы уж, уважаемый, не сердитесь на меня, поймите правильно. И прошу вас с большим уважением относиться и к другим преподавателям, хотя они и не служили в армии. Помогайте нам укреплять дисциплину, показывайте пример другим студентам, вчерашним школьникам.
— Слушаюсь! Разрешите идти?
— Не смею задерживать,— сказал Плаксин.
Я повернулся через левое плечо и рубанул с левой ноги, как положено по уставу. И получилось опять, будто я нарочно подчеркивал свою воинскую выправку, вроде бы издевался над профессором в коротких брюках. От меня к стенам коридора брызнули студенты, как от бронетранспортера. Я выскочил на лестницу, меня догнал Швейк.
— Чего он к тебе присыпался?
— Ты не знаешь, кто такой Ноздрев? — спросил я у Вовки.
— Не... Артист? В кино снимался?
— А! — махнул я на него рукой.— У Серафимы Петровны спрошу, она все знает. Слушай, Швейк, где ял твой знаменитый клифт гестаповца?