— Садись! — показала рукой на стул старуха.— Работника кормить надо.
— Спасибо! — смутился я.— Я докопал. Если еще надо чего, то скажите.
— Не отказывайся,— сказала старуха.— Не обижай, я, может, за два года первый раз угощаю. Может, ты для меня праздник большой. Хлеба нет, без хлеба похлебай. Что бог послал, то и на столе. Бери ложку, прямо из горшка ешь.
— Мне миску дайте, куда столько! Не наработал я на такой суп. А вы чего стоите, присаживайтесь, не буду же я один есть.
— Упрел, небось? Я видела, как ты, вроде меня, с тупой лопатой маялся. У тебя силенок чуть более.
— Болел я, с дороги устал.
— Вот и ешь, набирай силу, а я посмотрю на тебя. Порадуюсь доброму человеку. Хлебай прямо из котла, хлебай, не смотри на меня, я уже свое отпировала. Бери куру единственную, что, не умеешь разорвать за ножки? Не похоже на тебя.
Старушка смотрела на меня, глаза у нее слезились, может и плакала.
— Сам-то ты чей, откуда?
— Як вам по делу пришел,— отложил я ложку и облизнул губы — супешник был не оторваться, правда кура несколько жестковатая, тоже старая.
— Какое дело? — насторожилась старуха.
— Видите ли,— не знал я, как начать.— Ваш сын... Он участвовал...
— Я-то так и думала,— перебила меня хозяйка.— Мог бы и не говорить. Ты и не говори. Раз ты пришел ко мне, помог в трудную минуту, я ведь копаю и слезьми исхожу от боли, вишь какие пальцы, ноги болят, спасу нет. Раз ты пришел и по-доброму... Я понимаю, что люди на мне свою боль вымещают, ты уж помолчи, я скажу. За все время скажу. За те бессонные ночи скажу, будь до конца милосердным.
Она утерла глаза от слез и продолжала быстробыстро говорить, боясь, что я не буду ее слушать и плюну в ее горшок с курой, которую она зарезала, чтоб накормить первого дорогого гостя за два года.
— Как получилось, я ума не приложу. Мы же не из кулаков, середняки были, нас даже не раскулачивали, сами в колхоз вступили. Мужик мой умер от аппендицита, младший сын воюет сейчас в Германии, средний погиб, вот я его похоронку достала, специально тебе показать, что не вру. А старший... Как его я проглядела? Ведь трактористом был. Все хотел он быть первым, на гармошке играл, на улице свирепо дрался с парнями из- за девок... Один раз его, помню, хотели судить — в драке вроде бы ножом товарища пырнул. Не доказали, я в то время за него горой. Теперь знаю, он пырнул, подлый он и злопамятный был.
Пришли немцы, он с ними. Сдался. Не выгонишь, сын его — внук — рядом, я ростила. Только сына он бил... Жена от него убежала перед самой войной, она раньше всех в нем разобралась, я не поняла. Умерла она в городе, я привезла, ага, внука, Валерку. Не любил он сына. Он заставил Валерку вроде бы по своей воле уехать в Германию. Неправда! Силком загнал в теплушку. Выслуживался. Я заступалась. Борис меня по голове... Тошнило долго. Вот как было. Родила в муках, и жизнь кончаю в муках из-за выродка. Будь проклят тот день, когда зачала я его!
Она замолчала.
В радости сын был зачат, так мать и эту радость проклинает. Как жить с таким проклятием на земле?
Мы долго молчали, каждый думал о своем.
— Ты ешь, остыло, я разогрею.
— Нет, хватит, наелся. Как вас зовут-то?
— Евдокия... Дуня по-простому.
— Неудобно по имени, вы же старше меня.
— Тогда зови Селиверстовна. Я люблю, когда меня величают по отцу. Бедняк он был, середняком стал после революции, как помещичью землю поделили. У нас было двенадцать едоков, дали много земли. А что тебя, внучек, ко мне привело? Что за дело было у тебя? Если что из-за Борьки проклятого, так уже все на допросах рассказала. Меня отпустили, из Землянска человек приезжал, признал невиновной. Я все рассказала, что помнила, он записал. Могу и тебе повторить, как зарубили Борьку-то из-за Любки. Вот что лихо с людьми делает, если слабые,— ломает их, они в отместку других губят.
— Меня это не интересует,— сказал я.— Меня интересует... Двух наших разведчиков они окружили около Доведенковых, в старой риге, и был бой. Наши погибли. Ничего он не рассказывал про них?
— По этому эпизоду,— ответила Селиверстовна, четко формулируя фразы юридически,— не зря же раз двадцать побывала у следователя,— я давала показания товарищу майору из «Смерша», позднее из «Гепеу», так... Услышала стрельбу, поздно вечером он вернулся. Два раза он меня чуть не прибил, я молчала, слушала, уши есть. Убили они наших, но и пятеро ихних убило, и одного немца ранило, потом он бомбой себя и еще двух немцев убил. Насмерть. Да... Вот так по этому эпизоду.
— Спрашивали вас, как они узнали, где прячутся наши?
— А тебе зачем?
— Женщина была? — показал я портрет тети Клары.— Это моя тетя, родной, близкий человек. Я и хочу про нее все знать.