— Ты теткой гордишься, а я собственного сына из сердца выкинула,— вздохнула старушка.— Средний погиб хорошо, старший... Осталась я в старости без опоры — страшно дело.
— Как они узнали, где находятся наши разведчики?
— Подожди. Как было-то? Столько пережито, что и не упомнишь все... Вспомнила! — сказала Селиверстовна.— Ее узнал знакомый. У нее был знакомый в городе, хорошо знал, что она ушла от немцев за реку Воронеж, а потом вдруг увидел ее с офицером, и она не признает знакомого-то. Из города-то всех жителей выгнали, ее-то знакомый тута заселился, пил много, у него добро было, деньги были, советские рубли, они тоже силу имели, не такую, как их марки, но имели. Пил с моим непутевым... О, вспомнила, он и скажи, что встретил бабу, жиличку знакомую, ага... А тут они хватали всех, винных и невинных, само собой, они сразу в комендатуру, и проследили, где она хоронится, вот... Так было. Признал и проследил.
— Кто этот знакомый, что выдал тетю Клару? — напрягся я, даже дыхание замерло.— Как его фамилия? Или как звали? Я же всех ее знакомых знаю.
— Золототрубов его...— закрыла глаза старуха, вспоминая.— «Ваня,— говорил Борька.— Ты золотой человек, даром что Золототрубов».
— Значит, Иван Золототрубов?
— Может, и запамятовала... Помню, говорил, аккурат я за столом прислуживала: «Ваня, золотой ты человек, потому что фамилия у тебя драгоценная, Золототрубов».
— Спасибо! — сказал я.
Если она не ошиблась, предателя можно было найти, никуда он не денется и не спрячется.
— А куда Золототрубов Иван делся? Как у него потом сложилось?
— Ушел с племянниками опосля, аккурат немец побег.
— С какими племянниками?
— У меня в городе двоюродный брат живет, не он, его семья. В плен попал, сейчас сидит в нашем лагере, тоже кишка оказалась тонкой, зазря не посадят. Десять лет дали. Его сыновья были тут... Куда же им идти... Санька, Мишка, Колька...
— Я их знаю! — закричал я.— Знаю! Живут на Чижовке! У них свой дом.
— Свой,— подтвердила хозяйка.— На Пеше-Стрелецкой улице стоит.
— И значит, этот «золотой человек» с ними ушел в город?
— Да... Он в полиции-то не служил, пил с ними, было дело. Он нездешний, никто особенно и не знал, что с полицией пил, я им прислуживала, я слышала, что, мол, «Иван, ты золотой человек!».
— Спасибо! Значит, Золототрубов?
— Сынок, погоди! — вдруг встрепенулась старушка.— Кажись, напраслину навела. Не... Не Золототрубов. «Иван, золотой ты человек!» — это помню. А Золо- тотрубовым был следователь. Майор, вот... А у Ивана-то того тоже вроде драгоценная фамилия, может и тоже золотых дел мастер какой-нибудь? Забыла! Ты не серчай, не ругай меня! Старая я, восьмой десяток, да он по голове бил, ирод-то мой, а кулак у него, что обух у топора. Я уж голову прятала, как курица под крыло. Не дай бог! С Первым маем тебя, наступающим праздником всего трудового крестьянства! Мы хотя в колхоз последними вступили, но нас не раскулачивали, кого хочешь спроси.
Когда я вышел от Селиверстовны, доведенковских ребятишек на улице не было. Я подумал: «Может, к ним зайти? Объяснить...». Я было направился в их конец села, хотя мне это был и крюк, но по тому, как на меня исподлобья смотрели встречные мальчишки, кто-то засвистел соловьем-разбойником вслед, я понял, что о моем пребывании у матери Косматого знает уже вся деревня, чего доброго залепят камнем в спину, или заарестуют, как говорил дед с берданкой в сельсовете «Светлого луча»,— всякое может случиться, если в дом старшего полицая под видом розыска, как наверняка решили Доведенковы, явился «для связи» подозрительный парень с магнето...
Я достал из внутреннего кармана свою медаль. А чего, право, я стесняюсь ее носить? Не ворованная, не вписанная собственноручно в наградную ведомость, как утверждает сверхбдительный Рогдай, честно заслуженная. Я прикрепил ее к ватнику, пусть видят! И у меня было такое ощущение, что я сегодня заслужил и вторую медаль — «За отвагу».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Дома меня ждал сюрприз, как же иначе, брат развернулся во всю ширину узости своих разоблачений: он посредине комнаты провел белилами черту, как государственную границу, себе взял часть комнаты у окна, мне предложил «проходную» с дверью на балкон, камин тоже был на его половине, медных львов он почему-то отвинтил,— побоялся, что ли, что я их сдам в утильсырье или отошлю фашистам? Каждый по-своему с ума сходит. Одно стало ясно, что жить вместе под одной крышей мы теперь не сможем.
У меня сразу наступили голодные дни. Ста рублей с копейками хватило ненадолго, запасы я подъел, да их не так было и много. В техникум не пошел, хотя там и начислялась стипендия,— нет, пока не извинятся передо мной, пока я не смогу ходить с гордо поднятой головой, мне делать в стенах ВИСИ, спасенных мною и Валькой Беловым, нечего. Да, Беленького арестовали и судили, дали два года за карманные кражи в трамвае. Вот ведь как разбросала судьба минеров нашего отряда — я и Маша кормились ремонтом трамвайных путей, Валька стал «щипачом», получил срок.