Но как приписка оказалась в дневнике? Рогдай, значит, пришел, достал тетрадь, прочел без спроса. А что значат слова «Рассчитаюся с предателем Родины»? Что он задумал?
Мужчина взял тетрадь, положил ее на сиденье.
— Ты молодец, что искал врага, рано или поздно всех сволочей разыщем, они ответят за преступления сполна, но почему ты не пришел к нам, почему?
— А почему я должен идти? И куда?
— Потому что это дело государственное, а не личное. Тебе что, награду дали два года назад за красивые слова? Ты помог нашим разведчикам. Молодец! Молчал! Трижды молодец! Но когда ты искал предателя, который выдал наших разведчиков, обязан был сообщить нам. Тогда бы не произошло трагедии.
— Какой трагедии? — не понял я.— Я написал в Москву.
— Твой брат арестован.
— За что?! За что его арестовали?
— Он обвиняется по статьям...— Мужчина перечислил статьи и параграфы «Уголовного кодекса», которые преступил Рогдай. Список оказался внушительным. Зажгло сердце, затылок налился свинцом, слышал точно через стену из ваты.
— Понятно, а конкретно что он натворил? — с трудом выдавил я из себя.
— Первое, раздобыл где-то холодное оружие, кинжал. Затем в эскадроне взял лошадь, сказал, что поедет купать, а сам прискакал в Орловку, где восстанавливается дом сумасшедших. Его фашисты взорвали, весь персонал и больных расстреляли. Не каждый согласится работать в такой больнице, персонал набрали в спешке, без проверки. Он разыскал дядю Ваню, как вы называете...
— Понятно! — прервал я.— Он про дядю Ваню в моем дневнике вычитал.
— Вот именно, в твоем! — сказал мужчина.— И твоя огромная вина: ты спровоцировал преступление.
— Виноват? Выходит, я во всем виноват. Почему я все время во всем виноват? Стараюсь, стараюсь, живу честно, не ворую, не предаю, не лгу, не убиваю, и опять я во всем виноват? В чем, объясните мне наконец,— может, в том, что я на белый свет родился?
— Без истерики! — осадил мужчина.— Виноват в том, что серьезное дело превратил в детскую бирюльку. Тоже мне, Нат Пинкертон! Не хватило ума пойти и сообщить куда следует о подозрениях!
— Куда я пойду?
— Не знаешь?
— Как я могу пойти, если не уверен в его вине?
— Разговор идет о предателе Родины, конкретно о выдаче им полиции советских патриотов. Дело особой государственной важности, а не ябеда. Что же получается, если каждый сопляк будет вести расследования военных преступлений, сам судить, назначать меру наказания и приводить свой приговор в исполнение? Махновщина чистой воды, и никакие благородные мотивы не смогут оправдать подобное беззаконие. Вот так вот, товарищ Васин! Тебя, конечно, арестовывать никто не собирается, но скажу по правде, если бы ты пришел к нам и рассказал, что тебе стало известно о гибели наших разведчиков, ты бы очень помог следствию, потому что ваш дядя Ваня нам нужен был живым — он ниточка большого клубочка, и брат бы не сидел в следственном изоляторе. Его будут судить, конечно, суд примет во внимание мотивы преступления... Взрослые мужики, а все из себя детишек корчат. Хотя... Видно, вы не успели доиграть в детские игры, но как бы вам не пришлось всю оставшуюся жизнь по темным углам играть в куклы.
Следователь разорвал пропуск, одну часть оставил себе, вторую подписал, посмотрел на электрические часы, висевшие над дверью, спросил:
— Документы есть?
— Какие документы? — не понял я.
— Паспорт?
— Не ношу, не знал, что понадобится.
— Забирай дневник. Я позвоню дежурному, тебя выпустят без паспорта. Держись, трудно, но ты уже бывал в переплетах. Если понадобишься, найдем. Будь!
Он пожал мне руку. Я вышел в пустой прокуренный коридор, спустился по широкой лестнице на первый этаж, сержант с суровым лицом автоматически нанизал квиток от пропуска на проволоку с деревянной подставкой.
— Можешь идти!
А куда идти? Зачем? Может, было бы лучше, чтоб и меня арестовали, отвели в следственную камеру к Рог- даю, чтоб я смог ободрить брата? Я был необходим ему, как и он мне.
Я шел по улице оглушенный, как после контузии в Пионерском саду, не видя людей, веселой молодой травы на газонах, не слыша звонких голосов птиц, не чувствуя дурманного запаха весны, и не заметил, как пришел на Фридриха Энгельса, 54, к дому-пустыне, дому-склепу, постоял там, один, с непокрытой головой. Отсюда ушел мой отец, мать, тетя Клара, теперь я потерял последнего родного человека. Прав был Арон, Синяя Борода, Рогдай так и не вышел из первого боя, горя жаждой подвига. В жизни все изменилось, а Рогдай оказался перевернутой страницей. Бескомпромиссная штука — время!