— Не все ли равно, где жить,— беззаботно отозвался Рогдай,— будем воспитанниками, правда? Ура!
— Да, да... Так... При запасном аэродроме.
Брата не испугало будущее. Он легко и бездумно принял весть о том, что нам предстоит стать воспитанниками воинской части, расстаться с тетей Кларой. Вообще-то, наш батька когда-то тоже был воспитанником 14-й кавдивизии Первой Конной армии Буденного. В гражданскую войну. Он много рассказывал о походах, боях на Северном Кавказе, в районе Кисловодска. Мы завидовали ему. Так что попадем мы в воинскую часть, так сказать, по семейной традиции.
Может быть, я боюсь перемен, боюсь стать воспитанником? Боюсь армии?
Нет, по другим причинам я не хотел уходить отсюда, из деревни, от тети Груни. И не то чтоб привык к месту, полюбил сильно тетю Груню или Зинку. Смешно говорить, чтоб я мог привязаться к губастой Зинке. Я не хотел уходить по простой причине: переезд означал бы конец одного этапа и начало нового, в жизни оказалась бы прочитанной еще страница, и прошлое стало бы еще более далеким. А там, в прошлом, осталась мама.
И стало страшно, что однажды я примирюсь с мыслью о том, что больше никогда не увижу ее. Примирюсь со всем, что происходит вокруг: с войной, бомбежками. Свыкнусь. Приспособлюсь. Приму войну такой, какая она есть, как нормальную повседневную жизнь.
Рогдай проще смотрел на происходящее.
Может быть, так и надо жить? Может быть, прав он, а не я?
Может, я слишком усложняю все?
И что такое вообще сложно смотреть на жизнь или просто смотреть на жизнь? Каждый по-своему оценивает происходящее, у каждого своя мера хорошего и плохого.
Откровенно говоря, в то лето сорок второго года я смутно понимал, что происходит. Мои ощущения, страхи и раздумья были туманными. Теперь, когда я пишу эти строки, я могу четко сказать, что меня настораживало. А тогда...
Мы написали записку тете Груне. Поблагодарили за ласку. Оставили ответ — американские консервы и яичный порошок. Замкнули дом на висячий ржавый замок, ключ спрятали под порог.
Я задержался во дворе — попрощался с хатой, разлапистой сливой. В это лето с нее не собирали плоды. На плетне спала нахохлившаяся курица. Без Петьки она почему-то не желала спать на насесте в сарае, отбилась от дому.
Я догнал тетю Клару и Рогдая.Мы подошли к школе. Здесь было неестественно пустынно. Не верилось, что несколько часов назад здесь толкались люди, провожали ребят на фронт. На подоконнике третьего этажа лежал боец и на немецкой губной гармошке подбирал вальс «Дунайские волны».
Мы прошли мимо школы.
Вышли к лесу, прошли мимо огромного фанерного щита с аршинными буквами. На щите кричали слова:
«Стой! Запретная зона!»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Командир роты охраны, в которой было всего полтора взвода, младший лейтенант Прохладный так объяснял боевую задачу:
— Враг появился: замри и продолжай нести службу. Он летит, а ты затаись... Чтоб, кроме снопов, на лугу ничего не было, ясно, сено-солома?
— Так точно! — бодро ответили полторы половины взвода, вернувшегося с наряда: бойцы охотно соглашались со всем, лишь бы побыстрее пойти на завтрак в блок питания.
— Аэродром,— продолжал ротный,— камерный.
Мы резерв. Что такое резерв?
Он замолкал, увидев, что на животе правофлангового рядового Шуленииа торчит пузырем гимнастерка.
— Сено-солома! — приходил в гнев младший лейтенант, подбегал к Шуленину и закручивал пряжку ремня.
— Раз! Два! Три... Подбери живот! Видели? Четыре! Четыре наряда вне очереди, сено-солома! Распустили животы... А это что еще за партизаны жмутся? Отойди на десять метров!
Последние слова относились ко мне и Рогдаю. Напрасно мы прятались за спину рядового Сеппа, орлиный глаз командира видел на три метра в землю. Нас он безжалостно выгонял из строя. Мы портили и без того далеко не гвардейский вид роты: в нее присылали солдат из госпиталей, ограниченно годных к строевой службе.
Наведя порядок, младший лейтенант успокаивался, раздавалась долгожданная команда, и строй двигался в направлении кухни. Рогдай и я следовали за строем короткими перебежками на дистанции десять метров.
- Запевай! — требовал младший лейтенант.
Пролетели кони шляхом каменистым,