— Зачем они сюда полезли? — задал я вопрос.
Так получилось, что встрял в разговор старших.
Никто не осадил — видно, многие думали так же, как и я. Дивизионный комиссар тоже не оборвал — может быть, он не заметил, кто задал вопрос, скорее всего сделал вид, что не заметил.
— Товарищи,— сказал он.— В политбеседах прошу подчеркивать: основная масса войск противника, по данным разведки, сосредоточилась здесь,— он ткнул пальцем в Сталинград.— Наша задача — надежнее прикрыть правый фланг Сталинградского фронта. Там идут ожесточенные бои. Во время бесед подчеркните перевооружение. Увязывайте практическую работу с событиями на всем фронте. Если на Воронежский фронт прислали первоклассные машины, то, нужно понимать, в Сталинграде не хуже техника... Согласны?
Слушая комиссара, я совсем осмелел. И то, что меня не оборвали, не поставили на место сразу, позволило набрать в грудь воздуха и рявкнуть чуть ли не басом:
— Правильно. И я так думаю.
Минуту стояло молчание, как на траурном митинге, затем грянул хохот:
— Откуда он взялся?
— Кто его сюда пустил?
— Наконец-то все стало ясным!
— Стратег! Хе-хе-хе...
— Кто такой? Как тебя зовут-то?
— Это Васин, воспитанник! — сказал батальонный комиссар.— Как ты сюда попал-то?
Я молчал.
— Давай познакомимся,— протянул руку комиссар дивизии.
— Рассыльный боец Васин,— сказал я.
— А-а...— протянул батальонный комиссар.— Ясно! Это я вызвал рассыльного, чтоб дорогу показал политруку.
Подошел знакомый капитан, с которым мы вместе ужинали в столовой, Борис Борисович.
— Знакомьтесь!
— Да мы старые приятели,— ответил капитан и весело подмигнул: мол, не вешай носа, ничего страшного нс произошло, бывает хуже.
Спать я лег в первом часу ночи и, оказалось, ненадолго.
Что-то разбудило. Телефоны молчали, да и вряд ли бы я проснулся от их звонков. Чуть слышно дребезжали стекла в окне; шурша, сквозь щели с потолка сыпалась тонкая струйка опилок. Над головой в дубовой рамке висела, покосившись, выписка из устава: «Пехота Красной Армии является основным родом войск. Она сильна...» У окна поскрипывали старые ходики. Я босиком подошел к ним, подтянул груз-гирьку с тремя подковами. Ржавые стрелки показывали семь. Неужели я так долго спал?
Я торопливо намотал на ноги портянки, натянул сапоги, застегнул гимнастерку, прихватил пояс с тесаком в деревянных ножнах и, приглаживая пятерней волосы, вышел в коридор.
В коридоре стояла тишина. Не хлопали двери, не стучали сапоги, лишь в самом конце коридора прохаживался часовой.
И вдруг накатился гул. Он накрыл дощатый барак, как ладонью, и стены заходили ходуном, отвалился шмат тонкой сыпучей штукатурки, неслышно упал на пол.
Инстинктивно я бросился к двери, выбежал во двор. Быстрее в укрытие, под землю, к центру Земли!
Во дворе было солнечно. Ветер нес паутину, она грустно искрилась, над лесом галдели испуганные галки и сороки.
На плоской крыше бревенчатого сарая стояли люди. Среди них дежурный по штабу с красной повязкой на рукаве. Люди смотрели в небо.
Это было настолько неожиданно, что я остановился посредине двора. Если налетели самолеты, то почему же люди не бежали, не падали, а лезли на самое видное место?
Из-за верхушек деревьев с набором высоты выстрелила тройка самолетов. У них на крыльях красные звезды! Ура! Это наши «яки», наши новые машины, они прибыли вчера на аэродром с далекого и таинственного Урала.
Я их уже видел. Ночью. Когда провожал из политотдела в расположение роты политрука Бориса Борисовича.
В конце луга зажглись на минуту сигнальные огни. С включенными фарами опустился самолет, коснулся земли и, подпрыгивая, погасил скорость. Из темноты вырулила трехтонка, сверкнул красный свет фонарика, ЯК-1 развернулся и, как верная собака, побежал за машиной к опушке леса.
Борис Борисович зачмокал губами, точно ему положили в рот леденец, засопел и сказал обиженно:
— Не люблю я машины!
— Почему? — удивился я.
— Мертвые железки... Всю жизнь в кавалерии прослужил,— продолжал он.— Разве сравнить керосинку с конем? Конь — вроде человека, товарищ, боевой друг, если пожелаешь. Он и раненого с поля боя вынесет, и через реку перенесет, в пургу согреет. Был у меня Ветерок. Идешь чистить — он ждет, скучает. Сахару в кармане несешь. Даешь, он вроде и не рад, задается, морду воротит, потом возьмет осторожно, губы теплые. Шалун! Ты был в Бессарабии?
— Я уже говорил, что не был.
— Я был. Там и Ветерок, мой боевой товарищ, лег. Нас одной гранатой... Меня в госпиталь, его... пристрелили.
В голосе Бориса Борисовича послышалось столько боли, что я растерялся, потому что не знал, как его утешить.