— Будет он с копытами возиться,— сказал крестный.
— Он конник,— сказал я.— Кавалерист.
— Кавалерист?
— Его в Бессарабии стукнуло. Шли на выручку Двадцать пятой Чапаевской дивизии. Коня, Ветерка, наповал... Политрука — в госпиталь.
— Ежели конник...— соображал дядя Федя.— Бригадир, завози угля. Настоящий кавалерист от помощи не откажет. Придет на выручку.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Неожиданно к Шуленину приехала жена. Рано или поздно к мужьям приезжают жены, но из всех неожиданных приездов этот был самый неожиданный: разыскать воинскую часть по номеру полевой почты было то же самое, что найти иголку в стоге сена. Кого бросало по военным дорогам, тот поймет, что такое — в сорок втором году приехать без вызова, без пропуска в действующую армию: станции забиты эшелонами с эвакуированными, воинскими эшелонами, спецтранспортом, санитарными поездами, эшелонами с оборудованием заводов, вывозимым с территорий, временно занятых врагом. Все это усугублялось бомбежками, зачастую отсутствием намека на железнодорожное расписание, нехваткой паровозов. Трудностей не перечесть. И самое главное, вполне могло случиться, что женщина ехала в пустой след — пока добиралась до полевой почты, ее супруга уже перевели по новому адресу, такому же безадресному, как и первый. Могло случиться, что и вычеркнули из списка живых и зачислили в список мертвых или без вести пропавших.
Шуленин сидел на столе для чистки оружия и чесал затылок. Товарищи по оружию смотрели на него, как на родного брата японского микадо, родство с которым случайно определил Особый отдел фронта. Что говорить, случай уникальный! На фронт приехала жена!
— И как она дом-то бросила? — терялись в догадках бойцы.— Как добралась? Как разыскала? Вот кого послать к Прохладному в разведчики. Она у тебя случайно не в уголовном розыске работает?
— Паралик ее знает! — отвечал рядовой Шуленин, не веря, что приехала именно его жена, а не какого- нибудь однофамильца.
Больше всех волновался старшина роты Толик Брагин — у него на целой планете не имелось родственников, жены — тем более.
— Тут любовь... роковая,—фантазировал он.— Факт! Если кто кому изменит — нож в сердце. Как в песне поется: «Ты меня забыла, другого полюбила, а теперя финку получай...» Роковая любовь или нет?
— Паралик ее знает! — отвечал Шуленин, продолжая сосредоточенно чесать затылок.
— Детки-то есть?
— Паралик ее знает...
Брагин оторопел... Минут пять глядел на Шуленина не моргая.
— Не знаешь, есть у тебя дети или нет? Говори сразу, кто приехала — жена или дроля?
— Паралик ее знает!
- Дети-то были, когда с ней жил? До войны. Вспомни!
Шуленин, утомленный собственными раздумьями, молчал. Он нетерпеливо поглядывал на палатку младшего лейтенанта Прохладного — там решался вопрос о его свидании с женой. По всей видимости, свидание должны были разрешить — Шуленина сняли с наряда.
Рота томилась... Бойцы гадали, какая окажется жинка у товарища: высокая, маленькая, толстушка, худоба, брюнетка, шатенка или блондиночка, грымза, миляга, кривлявая, тихоня, певунья, сплетница? Может, рыжая? Может, сорок пятый номер обуви носит? Вдруг беззубая, как баба-яга? Какая она, какая?
Обыкновенная,— ответил Шуленин.
Понятно! — успокоились бойцы, и каждый из них тоже задумался.
Наверняка,— митинговал Рогдай,— привезла меда и ватрушек. Зачем ей тогда ехать? Когда к нам приезжали отец с матерью в пионерский лагерь, они столько вкусного привозили... Я дурак, ничего есть не хотел. Привезут пирожное, я не хочу. Алька, подтверди, что пирожные есть не хотел. Что она тебе привезла, Шур-Мур?
Шур-Мур... У моего брата неожиданно прорезался «талант» приклеивать людям прозвища. С его легкой руки старшина роты превратился в Сивку-Бурку, Шуленин — в Шура-Мура, а Борис Борисович Иванов, политрук роты,— в Быр-Быра, а дядя Боря Сепп получил самую презрительную кличку — Пацифист. Что такое пацифист, Рогдай не знал, но по тому, как произносили это слово, было оно, очевидно, весьма ругательным.
Шур-Мур подумал и ответил:
— Паралик ее знает!
— Живут же люди! — мечтательно произнес Толик Брагин. И вдруг запел сиплым голосом беспризорника: — «Твои страстные поцелуи довели меня до греха. Мать забыла, отца бросила...» Я много песен знаю,— похвастался он ни к селу ни к городу.— Душевные! Хотя бы эту... «Жили-были два громилы: ун-дзын, дзын- дзын...» Не та! Стой, вспомнил! «Как на кладбище Серафимовском отец дочку зарезал свою...»
— Заткнись! — сказали ему.
Старшина подумал и согласился, потому что ни одна песня из его репертуара почему-то не подходила к данному моменту.