Объявили перекур. Перекур затянулся. Лишь Рогдай продолжал растаскивать колья: он отличался особым пристрастием к службе.
Неожиданно прибежал дежурный по роте.
— Братва! — закричал шагов за сорок дежурный.— Братва! Брат-ва-а!
— С кола, что ли, сорвался? — сказал кто-то, лежа на земле.
— Похоже.
— Братва!
— Чего, родимый? Отдышись, сердечный, загонишь себя, раньше времени похоронную жене пошлют.
— Что расскажу!..
— Давай рассказывай!
— Смех!
— И с этим ты спешил к нам? — спросил Толик.
— Подождите, не перебивайте. Ой! — Дневальный опустился на землю, взял у товарища из рук цигарку.
затянулся до кишок и продолжал: — Кончай работу!
— Пожалуйста!
— Кто приказал?
- Смех!
— Эту важную новость мы уже слышали. Может, еще что-нибудь знаешь?
— Пришла... Честное слово!
- Ну и какая?
— Обыкновенная... Во и во! — Дневальный развел два раза руки в стороны.— Но приятная. С ребятенком. Первым делом — бух в ноги политруку.
Не врешь?
— Не перебивай. Оказывается, она привезла ребятенка, чтобы отцу показать, Шуленину, значит... Жили они долго, лет пятнадцать, детей не было; приехал он в отпуск, думали — ничего, а она родила.
— Это нас всех ожидает... Кто вернется домой, конечно, живым.
— Я и говорю... Родила. Подумала: всякое может случиться, отец может и не вернуться, она сына в охапку, на поезд — с ребятенком, каке пропуском, по всем путям ей «зеленый свет». Привезла показать отцу. Как думаете, братва, молодец аль дура?
- Стоящая жинка! Но если бы моя каждый раз ко мне детей возила, я бы без порток ходил.
- Не о тебе речь!
— Привезла. Шуленина не узнать. Важный стал, как полковник. Приперла с собой два мешка жратвы. Значит, бух в ноги политруку, говорит: «Товарищ командир, я была комсомолкой, я — ворошиловский стрелок, я туда, я сюда, привезла сына к отцу, будьте крестным отцом».
Готовились к торжествам серьезно: чистились, драй лись, брились, терли шеи лыковыми мочалками, расправляли усы, гыкали и умышленно не заглядывали в палатку к Шуленину. Столы для чистки оружия накрыли новенькими мишенями. Фашистом вниз, чтобы фашист не портил мерзким силуэтом настроение людям. Брагин расстарался, сбегал и принес гроздья рябины, ветки сунули в гильзу из-под мелкокалиберного снаряда, поставили гильзу вместо вазы в заглавие среднего стола, где, по предварительным расчетам, должна была сесть героиня торжества. Неожиданно выяснилось, что сидеть в роте не на чем: в роте числилось по описи три табуретки и ни одного стула.
И потянулись к бане, как муравьи, за плахами.
— Нельзя! Не дам! Кто приказал? — бегал вокруг бани санинструктор.— Мне баню топить нечем. Чей приказ?
— Генерала.
— Зачем плахи?
— На пионерский костер.
К девяти часам сборы закончились. Рота села за столы.
— Встать!
Встали. Замерли. Повернули головы налево те, кто сидел напротив повернувших головы направо. К оружейным пирамидам приближалось шествие — впереди политрук, за ним облагородившийся Шуленин и женщина, жена Шуленина, с ребенком на руках. Прохладный появился позднее.
— Вольно! Садись!
Мы стояли. Мы разглядывали. Женщина была невысокого роста, квадратненькая, темно-русая, одета в серый костюм, на груди значки — «Ворошиловский стрелок», «ГТО II ступени», «Значок донора» и еще какие-то с красными крестами и полумесяцами.
Мы сели. Дневальные разнесли тонко нарезанные ломти хлеба, пшенную кашу и по ведру сладкого морковного чая на стол. Ведра портили вид столов, их сняли и поставили на землю рядом со столами. Гостье принесли большую эмалированную миску с кашей.
— Товарищи! — сказал политрук и встал из-за стола.— Сегодня к нам приехала жена боевого товарища. У него произошло большое событие в семье — родился первенец, сын Олег. Сейчас идет война, и, казалось бы, нам, фронтовикам, нужно забыть про домашние радости.— Политрук посмотрел на Прохладного и продолжал:— А по-моему, наоборот, мы должны помнить каждую минуту о своих родных, любимых, сыновьях, дочерях. Иначе за что же идти в бой, если не за семью, народ, землю, за Родину? Мы призваны защищать Родину-мать от страшной опасности — от нашествия лютого, безжалостного, коварного врага. Жалко, что в бокалах,— он поднял алюминиевую крышечку немецкого производства, напоминающую стакан,— нет вина Чай. Чай самодельный, тем не менее. Мы обещаем Нине Сергеевне,— он улыбнулся жене Шуленина,— что после победы выпьем в наших семьях за здоровье ее сына полной мерой. Согласны со мной?
— Согласны! — уныло ответили бойцы, с презрением поглядев в сторону остывающего морковного чая.
Затем слово дали Нине Сергеевне. Она передала ребенка Шуленину. Тот сидел с каменным лицом.