В свой последний визит Муравский удобно уселся ■ чурбане, заменявшем табурет, поставил костыль между ног и завел шарманку:
— Когда беляки наступали, я целую ночь просидев в погребе...
— Испугались? — спросил вежливо Рогдай.
— Стреляли,— ответил Муравский.
— Из наганов? — спросил еще вежливей Рогдай.
— Щенок! — ответил инвалид Муравский.— За что вам паек дают по литеру «А»? По блату?
— За то, что мы не сидели целую ночь на бочках с солеными огурцами,— необыкновенно вежливо ответил Рогдай, что на него было мало похоже,— и не ждали, когда нас пристрелят из рогатки.
— Остряк,— отозвался гипертоник и положил подбородок на руки, которые в свою очередь лежали на костыле. О, это был изумительный костыль! Красный, сучковатый, с костяной ручкой, напоминающей дверную.
— Люди за вас кровь проливают,— опять завелся инвалид и вдруг замолчал на полуслове. На его лице появилась улыбка. Видел в учебнике истории фотографию статуи французского ученого Вольтера — он тоже сидел, кажется, в кресле, но только не на чурбане, это точно, и в руках у него был тоже костыль, и старик улыбался... Не знаю, по какому поводу, может, он что-то такое увидел, отчего ему стало и больно и смешно, может, по другому поводу. Когда Муравский улыбнулся, мы насторожились, не понимая еще, что происходит с гипертоником, а когда поняли, было поздно...
Владимир Семенович медленно встал, побагровел..,
— Зажрались! Зажра... — выдохнул он, ткнул костылем в колбасу...
Естественно, раздался взрыв и от костыля осталась ручка... Красивая, костяная, похожая на дверную.
Взрыв очень странно подействовал на самого Владимира Семеновича. Он постоял без опоры минут пяток, потом поднял над головой, как Данко сердце, костяную ручку и пошел. Не простившись. Чая не выпил. И не хромал.
Правда, на второй день он опять хромал. Мы попытались его остановить, объяснить, что приманка была поставлена на дикого кота, но Муравский шарахнулся В боковую улицу и уковылял. Оказывается, он торо- пился на медицинскую комиссию. Комиссия осмотрела его и дала на месяц путевку в Дом отдыха Министерства обороны как контуженому.
Долгожданный мир с Чингисханом, как все миры и перемирия, наступил неожиданно. Мы подстерегали врага на улице. Посредине улицы петляла единственная тропинка. Чингис сидел на тропке, я и Рогдай подбирались к нему с двух сторон. Потом мы задумались... Так бывает перед атакой, когда солдаты или вспоминают что-то, или раскаиваются в чем-либо.
— Хлопцы! — раздался чей-то голос.— Что вы собираетесь делать? Кота хотите обидеть? Как не стыдно!
За Рогдаем стояла женщина, разодетая для сорок третьего года с вызывающей роскошью — в ватнике с меховым воротником, в валенках, на валенках настоящие калоши, а не чуни из покрышки, на голове пуховый платок, про который много лет спустя будут петь песни...
Вам-то какое дело? — огрызнулся Рогдай.
— Это же домашнее животное! — сказала женщина. точно мы не знали, кто сидит на тропке.
— Домашнее... — сказал Рогдай.
В городе крысы. Мыши. Кошки на вес золота, а вы его обижаете.
— Что же делать,— ответил Рогдай и вздохнул.— Мама приказала убить.
- Боже мой, как ей не стыдно! — всплеснула руками женщина.— У нее сердца нет.
Вот так... — ответил Рогдай.— Приходится.
— За что же его, такого красавца?
— Кормить нечем,— объяснил Рогдай.— Крыс и мышей мама ему не разрешает ловить. Потому что мама боится мышей.
Брат плел что-то несусветное, в подобных случаях я не мешал, старался подыграть как мог, правда, не всегда удачно.
— Несчастное животное! — замурлыкала женщина.— Кис-кис-кис! Мур-мур-мур... Иди ко мне. Иди ко мне, к маме. Иди к твоей новой мамочке.
— Не мешайте! — отрезвил ее Рогдай.— Как будем убивать? Сразу или задушим? Ремешком, а может, четвертуем?
— Я бы его как Гитлера,— ответил я со сладострастием в голосе.
— Перестаньте! Перестаньте! — завопила женщина.— Садисты какие-то! Я его куплю. Сколько хотите?
— Пятьсот рублей,— сказал Рогдай.
— Нате, нате! — Женщина расстегнула ватник, отвернула угол кофты, запустила руку в глубину и вынула платок, развязала узел.
— Теперь он мой! Не смейте замахиваться на него. Отойдите!
— Берите,— засмеялся Рогдай и отошел на расстояние.— Ловите!
Мы предвкушали потеху. Но произошло невероятное! Чингис выгнул спину, замурлыкал так, что из развалин вылетели галки, подошел к женщине, потерся о ее ногу...
— Пусенька, Кусенька,— зашлась женщина от нежности.— Признал маму! Мамочку свою! Ты, красавец, не студи лапки.