Я знаю факт — в конце лета сорок первого года в районе Минеральных Вод немецкие летчики вместо бомбы сбросили старого еврея. Наверное, они хохотали до слез, восхищались своим остроумием.
А у нас в классе была девчонка, Марта,— покажи палец, она от смеха присядет и не встанет. Так что юмор — дело сугубо индивидуальное. Зинченко, например. засмеялся, когда Роза, дивчина лет семнадцати, тоже курсантка, не имея понятия, что такое винтовка и как из нее целятся, вместо того чтобы приложиться щекой к прикладу, сунула голову под приклад,— мы изучали прицеливание, винтовка была закреплена на станке, чтобы старший сержант через специальное зеркальце эффективно и наглядно контролировал точность прицела. Действия Розы были крайне глупы и несу»' разны.
— Где твоя винтовка? — спросил старший сержант и сам же ответил: — Оборону в окопе держит. Хе-хе- хе...
Смешки его были сухими. Видя, что мы не поняли, о чем идет речь, он перестал смеяться и объяснил:
— Это я анекдот рассказал. Не дошло?
Оказывается, он тоже считал, что у нас отсутствует чувство юмора. Сержанта мы боготворили, поэтому, чтобы не обидеть, засмеялись.
Старшего сержанта нельзя было не боготворить — это был самый блестящий сержант, которых я когда- либо встречал: гимнастерка шерстяная офицерская,1 погоны ровненькие, натянутые на фибру, лычки из золотой фольги, ремень комсоставский, довоенный, с резной звездой, галифе... Поэма, а не гали! Бока у них висели, как бакенбарды у царского сановника времен отмены крепостного права, выутюженные не меньше, как катком для асфальта, а стрелки были острее плотницкого топора. Шапка напоминала кубанку — ее верх был квадратным, и как достигался подобный квадрат, не знал даже Рогдай. Еще старший сержант носил усики, которые смело назывались усами — подстриженные, пшеничного цвета, чуть-чуть, в меру подкрученные, казалось, что они подпирали молодецкие щеки.
Рогдая сержант забраковал. Когда мы пришли из исполкома в здание Второй бани на Кольцовской улице, по непонятным причинам оставшееся целым, вручили записку от Бельского, он прочел, сложил записку и спрятал в бумажник.
Вторая баня, мастодонт довоенного Воронежа, не работала водокачку не восстановили, а без воды еще никто не научился мыться. В женском отделении на первом этаже были оборудованы классы.
В предбаннике каждому выделили персональный шкафчик, куда когда-то складывали белье.
— Номерки брать? — спросил паренек, худенький, интеллигентный мальчик в плюшевой спортивной куртке неопределенного цвета. Он спросил и застеснялся.
— Не брать,— на полном серьезе объяснил Зинченко.— А то еще потеряете, а баня на мне числится.
Мы прошли в помывочное отделение. Белели эмалированные щитки у кранов, стояли лавки на железных ножках. Лавки отлили из бетона с мраморной крошкой.
вид у них был приглядный, но слишком официальный.
— Ваши парты,— сказал старший сержант.— Садитесь. Встать, сесть. Нет воинской подготовки.
В парной находился склад военного снаряжения. В тазах с песком лежали запалы. На полках разлеглись мины — деревянные, в металлических коробках, натяжные, нажимные, прыгающие, с сюрпризами. Торчали, как бутылки с квасом, снаряды, мины от минометов; в углу стояла настоящая авиационная бомба. В печи, куда плескали ковшом кипяток, расположились ящики столовыми шашками, вместо шлангов на стенах висели мотки бикфордова шнура.
— Добра хватит,— похвастался старший сержант и любовно обвел глазами военное имущество.— Квартал разнести можно.
— Зачем столько много на одного? — спросил мальчик в спортивной куртке.— Чтобы голову оторвать, сто граммов тола хватит.
— Запас есть не просит,— коротко и ясно объяснил старший сержант.
Больше вопросов не задавали.
— Без разрешения не прикасаться,— сказал строго старший сержант.— Увижу, по уху дам.
— Неужели у вас поднимется рука на женщину? — спросила девушка в армейском белом овчинном полушубке.
— Объяснять некогда,— пояснил начальник.— Пока будешь заикаться, мокрое место останется. Недисциплинированных выгоню в три шеи. А теперь первое задание.
Он протянул множество веревок, завязанных умопомрачительными узлами.
— Засекаю время.— Сержант достал секундомер.— Берите узлы, на скорость развязать.
Мы начали стараться. Я потянул узел за кончик, второй затянулся, как живой. Я присел на край лавки, задумался, осторожно потянул за середину. Говорят, самые сложные — морские узлы, это были тихоокеанские. Рогдай ногтями и зубами вцепился в веревку, он старался изо всех сил, нервничал, оборачивался в сторону начальника курсов. Зря торопился.