Но шофер не вышел и никуда не побежал. Вместо этого он одним движением сломал хозяину правое предплечье. Затем вырвал «ТТ», с хрустом ломая фаланги и суставы скрюченных в судороге пальцев шефа. Почувствовав адскую боль, Тауфик Магриби захлебнулся собственным криком, но через долю секунды лишился чувств.
Город вечной осени
Свинцовое небо, не переставая, выплескивало на землю потоки холодной воды. Даже дождем это назвать было нельзя – упругие струи не разделялись на капли. При этом валившаяся с небес вода была очень чистой, и, когда я смотрела на окно, казалось, что его непрерывно моют из шланга. Небесные силы, видимо, не желали, чтобы, высыхая, стекло покрылось таким привычным мне неопрятным белесым налетом и серой уличной пылью.
«Я слушаю тебя… Говори… папа!» – это я не сказала, только подумала.
Отец сидел напротив и смотрел на меня, почти не мигая. Он не мог преодолеть себя, нарушить молчание и обратиться ко мне. Он не знал ни с чего начать, ни чем продолжить. Не старый еще, красивый мужчина с такими же, как у меня, изумрудно-зелеными глазами. Только вот под глазами мешки. И веки отекшие, красные и воспаленные.
Я совсем не помню, каким он был до Афганистана. Но твердо знаю, что говоруном он не был. Мама всегда была спокойной и молчаливой. Это и понятно – среди тигре болтуны не в чести! Во всяком случае, мне приятно думать, что мои соплеменники не только мужественны, но и знают цену каждому своему слову. Однако сейчас я готова была разрыдаться от беспомощности из-за того, что мой отец не может открыть рот и лишь затравленно смотрит на свою взрослую дочь. Я понимала, что такое молчание свидетельствует о слабости.
– Какого черта ты меня вызвал? Какого черта ты сидишь напротив, если не можешь сказать ни слова?! – Сама не знаю, проорала я это вслух или только подумала.
Мне до сих пор непонятно, как можно передать словами состоявшийся в итоге разговор. В душе моей скопилось столько боли и непонимания, что я даже не пыталась их скрывать.
Как могло случиться, что при живом отце я жила сиротой? Как могло случиться такое, что молодая прекрасная женщина, моя мать, при живом муже последние несколько лет своей жизни прожила вдовой? Да, мой отец попал в плен. Да, его случайно спасли американцы. Да, это было еще то, советское, время. Но ведь к «стенке» уже не ставили и не сажали на долгие годы всю семью «предателя»!
Конечно, я осознаю, что офицера, вернувшегося из душманского плена, не ждали лавры героя – лишь презрение, конец военной карьеры и отсутствие права на хоть сколько-нибудь достойную пенсию. Как работает система, отец уже знал по своему эфиопскому опыту. Женитьба на маме стала отличным тестом. Слава богу, отцовское начальство не пожелало, чтобы возникли малейшие подозрения о пленении военного летчика. «Пропавший без вести» – ужасная формулировка для всех – и для семьи, и для генералов. По мнению разведчиков, в конце концов добравшихся до обгоревших обломков вертолета, шансов остаться в живых у пилота Воронова не было. Так к чему тогда никому не нужные расследования, мучительные выяснения отношений с высоким начальством и лишение семьи, то есть нас с мамой, даже скудных средств к существованию? Принятое решение было по-своему благородным: «груз двести», набитый бараньими костями, улетел на родину погибшего героя.
Командиром разведгруппы, нашедшей изуродованные обломки летательного аппарата, был не кто иной, как Батый. Мой учитель знал отца еще по их общей борцовской юности, их встреча в Афганистане стала для обоих случайностью. Осмотрев «Ми-24», Батый понял, что вертолет сгорел не сам по себе, а был намеренно подожжен уже после падения. Майор Орчибатов не подпустил молодых бойцов из своей группы к «Ми-24», аргументируя это тем, что вокруг могут быть расставлены мины-ловушки. Он сам обследовал то, что осталось от кабины, и увидел, что там нет тела. После этого принял решение возвращаться, сказав лишь, что погибшего летчика заберут позже саперы. Батый всегда был неразговорчив, и лишних вопросов ему обычно не задавали, в особенности подчиненные. Убедить начальство, что душманы вытащили из кабины уже мертвого летчика и забрали тело для того, чтобы заманить разведчиков в ловушку, не представляло особого труда.
Сам Батый уже знал правду. Местные жители охотнее шли на контакт с «нерусским азиатом». По долгу службы майор имел «свои источники», и мальчишка из горного кишлака сообщил ему, что раненого русского летчика забрали у афганцев белые люди, говорившие по-английски. Батый понимал, что отцовские шансы на выживание тем выше, чем меньше о нем будут говорить. Интересы всех сторон совпали. А мама вместо того, чтобы стать женой «предателя», стала «вдовой».
Своим спасителям отец оказался неинтересен. Оказавшись в США, он, подобно сотням тысяч эмигрантов, вынужден был перебиваться любой черной работой. Но он не знал, как передать нам с мамой даже то, что ему удавалось выкроить из мизерных заработков.
Это стало возможным только через несколько лет. В поисках работы папа оказался в «русском» Бруклине, где совершенно случайно встретил нескольких старых знакомых. Это были бывшие борцы, различными путями проникшие в США. Все они работали на фирме некоего Дэвида Фелда, ловкого прораба из города Бельцы. Этот человек не брезговал никаким заработком. Часть его подчиненных занималась скупкой «на вес» бывшей в употреблении одежды и отправляла весь этот хлам в перестроечное отечество. В то время был еще разрешен так называемый бартер, и за одежду Фелд получал не деньги, а странные российские товары – от декоративного чугунного литья до матрешек и бумажных обоев. Как ни странно, процентов восемьдесят этого разномастного хлама находило в Америке своего покупателя. Но основным занятием фирмы в конце концов стала скупка домов в Гарлеме. Мэрия Нью-Йорка разработала специальную программу, направленную на то, чтобы расчистить и привести в порядок криминальные и запущенные районы Манхэттена. Любая компания могла выкупать в собственность многоэтажные кирпичные дома по цене один доллар за штуку. Дешевизна такой покупки была обманчивой. Покупателю предстояло за год восстановить и отремонтировать загаженное строение. Только после этого государство обеспечивало владельца «социальными» жильцами, обычно многодетными черными семьями, где никто никогда не работал и даже не помышлял искать работу. Поругивая власти за жадность, эти люди довольствовались пособием, талонами на еду и оплатой того самого жилья, которое им сдавал Дэвид Фелд и его коллеги. Огромное удобство для бизнеса состояло в том, что не нужно было бегать за квартиросъемщиками, чтобы собрать деньги. Ежемесячную плату за жильцов-тунеядцев переводило само государство. В течение нескольких лет владелец не имел права перепродавать такой дом и должен был сам обеспечивать его эксплуатацию. Но зато потом превратившийся в преуспевающее коммерческое предприятие объект недвижимости мог быть реализован с немалой прибылью.
Разумеется, у этого «простого» бизнеса было несколько сложностей, почти непреодолимых для нормальных предпринимателей, главной из которых оказался «человеческий фактор». В каждом таком «долларовом» доме, формально нежилом, отключенном от воды, газа и электричества, нелегально обитали всяческие наркоманы, алкоголики и прочая бесприютная шваль. В соответствии с гуманными американскими законами применять силу при изгнании этой публики было невозможно, во всяком случае, в открытую. Разумеется, самовольные жильцы отстаивали свое право на проживание всеми доступными им средствами, но если бы застройщику пришло в голову хотя бы угрожать оружием и об этом узнали бы власти, то на долгие годы домом бизнесмена стала бы тюрьма.
Поэтому Дэвид Фелд подобрал себе «команду», состоявшую из бывших советских спортсменов и таких же, как мой отец, «афганцев». Белецкий прораб не без основания предположил, что такие люди обладают необыкновенным «даром убеждения», которому не мешает не только отсутствие дара красноречия, но и слабое владение английским языком. Расчет оказался верным. Большинству обитателей нью-йоркского дна достаточно было только посмотреть на выходивших из фелдмановского мини-вэна угрюмых тяжеловесов, чтобы немедленно согласиться на мирное переселение в бесхозные трущобы куда-нибудь подальше. Если же столкновение все-таки происходило, оно было энергичным и очень коротким. Выжившим аборигенам не приходило в голову обращаться в полицию и пытаться утверждать, что причиной смерти вылетевшего из окна товарища стало нечто иное, чем обычная передозировка героина.