Напор воды утянул ворочающийся деревянный ком.
— Отбились! — крикнул Матвей и всадил топор в тулово смоляного, вполовину укороченного бруса. Смахнул рукавом воду с лица и поправил черную заплатку, прикрывавшую погубленный на войне глаз.
— Отбились, человеки земнородные!
В этот момент Петр Романович, у которого отплывающая часть пристани нарушила опору, боком упал в реку.
— Петрей потонул! — протяжно заголосила Анфимья. — Человек в воду пал! Мужили, чего глядите-то!
Андрей моргнул, ошарашенный исчезновением отца, и закричал, пронзительно и страшно, как насмерть перепуганный ребенок.
— Батя!.. Ба-тя-ня!
Кинулся на пристань, зацепился за стопу шифера и растянулся на скользкой глине.
Матвей прыгнул в реку и размашистыми саженками поплыл туда, где с бултыханием бил руками по воде дед Пека.
— «Батяня», — передразнил он Андрея, когда Петр Романович оказался на берегу и возле него захлопотали женщины, унимая кровь сочившуюся из ссадины на лбу.
— Чего попусту горло драть, когда человек тонет.
— Не успел я, — ответил Андрей, размазывая глину на куртке и не имея сил уйти от единственного председательского глаза. — Споткнулся, а пока прибежал на пристань, вы уже прыгнули.
— Вдогон надо было. Не я тебя ростил…
— Знаете, Матвей Афанасьевич, — озлился Андрей, — не читайте мне, пожалуйста, нотаций. За отца вам спасибо, а что касается всего остального, увольте от ваших поучений.
— Спасибо, говоришь, — усмехнулся Матвей, и бледные от озноба губы его покривились. — Купцы, говорят, раньше в таких случаях еще рублем одаривали… Ладно, чего растабаривать. Ученый ты человек, от родимушки нашей ломоть отрезанный. Не поймем мы с тобой друг друга. Отца домой скорее веди, ему надо в сухое переодеться, а то на ветру до костей прознобит… А вы, дорогие жонки, чего полтиннички выставили? Был здесь мужской разговор и кончился. Айдате теперь гуртом амбар опоражнивать.
— Тебе бы, Матвеюшко, тоже домой сбегать, одежу переменить.
— Ничего, Анфимья, у меня шкура солдатская.
Приступ ревматизма уложил деда Пеку в постель. Он крепился из всех сил, стараясь одолеть навалившуюся хворобу. Растирал ноги пахучей мазью, которую принесла молоденькая фельдшерица Люба, грел мешочками с каленой на сковороде солью, кутал пуховым платком, оставшимся от покойницы-жены.
Андрей, обеспокоенный болезнью отца, с утра толокся на кухне. Неумело растопил печь, оттирал на куртке, пострадавшей в пристанской суматохе, грязные пятна, сгреб веником сор в угол. Сбегал в рыбкооп и купил для еды дорогую свиную тушенку и сливовый компот. Принялся ковырять вилкой волокнистое холодное мясо и запивать компотом.
— Самовар бы наставил, — посоветовал дед Пека, с усмешкой наблюдая бестолковое хозяйничанье сына. — Угли вон на загнетке, а лучину для розжига в запечье возьми.
— Обойдусь. Ты поправляйся скорее.
— Обсохнет моя болесть, как божья роса на крапиве. Я ведь знаешь какой — молотком на наковальне сработан. Впервой, что ли, меня ревматизм крутит… Обойдусь.
Превознемогая сосущую боль в суставах, дед Пека старался говорить бойко, чтобы хоть этим успокоить сына. Он опять ощущал себя виноватым перед Андреем. Угораздило его, старого разиню, в воду пасть. Не пал бы в воду, не довелось колодой на постели валяться. От работы Андрея оторвал, обиходить его не может как полагается…
Проведать деда Пеку заглянул председатель. Поздоровался, снял шапку и сел на лавку возле кровати, где маялся со своей болячкой хозяин дома.
По случаю гостя Андрей вспорол ножом еще одну банку с тушенкой и вытащил из шкафа графин. Матвей поблагодарил, но наотрез отказался от налитой стопки.
— На Ворзогорской пожне трактор в болотине увяз. Туда надо еще поспеть, выручить безголовых. Дать бы Сёмке отставку с машины, а кого вместо него ставить?
— Некого, Матвей Афанасьевич, — согласился дед Пека.
— Сейчас чуть подрос и в город смотрит, а то на ближний лесопункт. А здешнюю землю кому обихаживать? Не чужая ведь она.
— Верные твои слова, — снова поддакнул дед Пека и тут же осекся: сам ведь на старости лет в город нацелился. Завернет туда оглобли и назад не оглянется…
— Уж куда верней, — усмехнулся председатель и встал с лавки. — Значит, через три дня у тебя отвальное, Петр Романович… Без саней мы теперь остались. Будем зимой горе мыкать. Обещался ты с санями помочь. Помнишь, на собрании перед посевной народу говорил — будьте в надеже, пять саней я колхозу смастерю…