Нарисовано было плохо. Неискушенному взгляду Натальи Александровны было ясно, что холст малевал кустарь, ремесленник от живописи, чьего умения хватает на оформление афиш кинотеатров и стендов в районных глубинках с диаграммами и призывами следовать примеру передовиков. Разведчики на картине были одинаково румяноликие и темнобровые. На их гимнастерках не было ни единой морщинки. Словно махнули они через Свирь парадным шагом, в отглаженном обмундировании и наваксенных кирзачах. И валуны были аккуратными, как колобки. И небо над головами голубело ярким кобальтом с конфетными, похожими на зефир, облаками.
Наталья Александровна хорошо помнила небо в день форсирования Свири — тусклое и зловещее, испятнанное отсветами взрывов, измазанное дымами горящих лесов, сквозь которые таращился кровяной зрак солнца. Помнила черные кресты самолетов, кружащихся в смертных схватках, грязных и мокрых солдат первого эшелона, их спутанные волосы, хрипящие рты и пятна розовеющих свежей кровью бинтов. Кромешный ад на воде от разрывов снарядов и мин, от пулеметных очередей в упор и огненную преисподнюю на берегу. Грохот, свист и скрежет. Тучи вскинутой земли, гарь, стискивающую рот шершавой сухостью, и отчаянные крики тех, кто раненным уходил на дно.
— Конечно, нарисовано не по первому классу, — сказал экскурсовод, приметивший выражение лица Натальи Александровны. — В войну рисовали. Был при штабе дивизии оформитель. Постарался, как умел. Важна память. В простреленной гимнастерке тоже нет высшего эстетического выражения, а ее под музейным стеклом храним. Вот соберемся со средствами и пригласим художника. Только этот холст все равно не снимем. Пусть рядом висят… С ассигнованиями пока у нас небогато, — извиняюще добавил экскурсовод. — Мы ведь больше на общественных началах… И те, кто в здешних местах воевал, нам активно помогают.
— Каким же образом?
— Приезжают. Музей смотрят, по округе бродят. Окопы свои разыскивают, землянки. Весной вот лейтенант наведывался, бывший командир стрелковой роты. Он отсюда наступал на Олонец через Сермягские болота, а потом они шли на Питкяранту. Фронтовую пилотку обещал прислать…
Невидимые провода коснулись Натальи Александровны, и был удар тока, заставивший съежиться от боли и испуга. Знакомо похолодели кончики пальцев и конвульсивно дернулось правое веко.
— Простите, товарищ, — одолевая холод, страх и боль, спросила Наталья Александровна. — Вы не могли бы мне сказать фамилию лейтенанта?
Увлеченный рассказом экскурсовод не учуял вздрогнувшего от напряжения голоса, не разглядел неровного румянца, вдруг слившегося с висков на щеки рослой, модно одетой женщины с большой брошью на вороте кофточки.
— Могу, — просто ответил он. — Мы ведем картотеку… Адреса, фамилии. Понимаете, у нас есть мысль создать стенд о послевоенных судьбах тех, кто воевал здесь, на Свири. Интересно, как сложилась их мирная жизнь. После экскурсии я покажу вам нашу картотеку.
Покусывая губы и плохо понимая, что рассказывает сухолицый человек с указкой, Наталья Александровна дождалась конца экскурсии и напомнила о себе.
— Да… Да… Лейтенант, который недавно приезжал, — заторопился экскурсовод и привел Наталью Александровну в служебную комнату, где стоял плоский ящик, аккуратно разделенный по алфавиту картонными прямоугольничками. Он быстро разыскал нужный конверт.
— Вот, пожалуйста, — поправил очки и прочитал. — Волохов Дмитрий Николаевич…
Воздух стал упруго сжиматься, с трудом протискиваясь в онемевшую от молчаливого крика гортань. Зелень берез за окнами полыхнула обжигающим полымем. Грудь стала немыслимо просторной, и разнобойно затукало в ней сердце, выискивая норку, куда спрятаться. Задрожали, стали податливо-ватными колени.
Наталья Александровна ухватилась за край стола ищущими опору пальцами. До боли впилась ногтями в некрашеные доски и устояла на ногах.
— Гвардии лейтенант, участник форсирования Свири и боев за Олонецкий укрепрайон. Награжден орденами Боевого Знамени и Красной Звезды, медалью…
Экскурсовод читал, не замечая срезавшегося, побледневшего лица Натальи Александровны и ее расширенных до черноты зрачков.
— И фотокарточка есть.
Он подал Наталье Александровне прямоугольник глянцевой бумаги с обмявшимися уголками.
На нем был Митя… Два Мити! Один с вислыми мешочками под глазами, с морщинами на узком лбу, с пролысинами и дряблым подбородком.