Миссис Уокер могла пожаловаться только на то, что она не слишком часто наслаждается обществом мужа. Дела заставляли его на целый день отлучаться из дому; и те же дела вынуждали его оставлять ее то и дело одну по вечерам; тогда как он (поглощенный все теми же делами) обедал со своими знатными друзьями в клубе и пил кларет и шампанское, преследуя все те же деловые цели.
Она была бесконечно добра и простодушна и ни разу ни единым словом не упрекнула его; она неизменно приходила в восторг, если он мог провести вечер с ней дома, а когда он находил время, чтобы покатать ее в Парке, она бывала счастлива после такого события еще целую неделю. В этих случаях она от избытка чувств отправлялась к матери и рассказывала ей: "Ах, мама, вчера Говард катал меня в Парке, Говард обещал сводить меня в оперу..." - или еще что-нибудь в том же роде. И в тот же вечер директор театра, первый трагик мистер Голер, миссис Сэрл и ее сорок учениц, все капельдинерши, гардеробщицы и даже разносчицы лимонада в "Уэлзе" знали, что капитан и миссис Уокер были в Кенсингтон-гардене или были приглашены в оперу в ложу маркиза Биллингсгета. А однажды вечером миссис Уокер появилась (то-то яесказанное счастье!) в своих черных локонах и в кашемировой шали, о флаконом для нюхательной соли, в черном бархатном платье и с райской птичкой на шляпе в ложе в "Уэлзе". Боже милостивый} Как они играли для нее в этот вечер, и Голер и все остальные, и как счастлива была миссис Крамп! В антрактах она осыпала дочь поцелуями, она кивала всем друзьям на сцене и за кулисами, она представила дочь - миссис Уокер - капельдинерше; и Мелвилу Деламару первому комику, и Кантерфилду {тирану), и все выбежали к подъезду, и выкликали карету миссис Уокер, и махали шляпами, и кланялись, когда маленький фаэтон, запряженный парой, тронулся с места, Уокер, отпустивший усы, зашел в театр неред концом спектакля и ничуть не "растрогался знаками внимания, расточаемыми ему и его даме.
Перечисляя предметы роскоши, которыми капитан обставил свой дом, нужно упомянуть о рояле, занимавшем добрых четыре пятых маленькой задней гостиной миссис Уокер, за которым она постоянно музицировала. Все дни и вечера, когда Уокера не бывало дома (а это случалось каждый день и каждый вечер), вы могли, да и не только вы, - вся улица могла слышать, как в доме номер двадцать три звенит и переливается на все лады женский голос; ведь без этого не обходится ни одна музицирующая дама. Улица неодобрительно относилась к этому постоянному шуму, но соседям трудно угодить, а что оставалось делать Морджиане, как не петь? Можно ли запереть в клетке дрозда и запретить ему петь? И вот в уютной маленькой клетке на Эджуер-роуд дрозд капитана Уокера распевал песни и не чувствовал себя несчастным.
После того, как прошел примерно год со дня свадьбы молодой пары, омнибус, останавливавшийся и поблизости от миссис Крамп, и неподалеку от Эджуер-роуд, где жила миссис Уокер, стал почти ежедневно привозить маменьку к дочери. Она приезжала, когда канитан уходил по делам; она обедала с Морджиаиой в два часа и каталась с ней по Парку, но она никогда не задерживалась у дочери после шести часов вечера. Ведь ей же надо было идти в семь на спектакль! И, кроме того, капитан мог вернуться домой с одним из своих важных друзей, а он всегда долго ворчал и ругался, когда заставал у себя тещу. Что касается Морджианы, то она была из тех жен, которые поощряют в своих мужьях деспотизм. Каждое слово мужа - истина, потому что изрек ее он; каждое его требование должно беспрекословно исполняться. Миееке Уокер полностью отказалась от собственной воли и целиком подчинившись своему повелителю. Но как же это могло произойти? Ведь до замужества она была весьма независимой особой и ума у нее было куда больше, чем у ее Говарда. Я полагаю, что все дело было в его усах, внушавших ей такой страх и державших ее в полном подчинении.
Эгоисты мужья, постоянно проявляющие в обращении со своими покладистыми женами суровость и непреклонность, оказываются в очень выгодном положении: если случайно они вдруг снизойдут до какой-нибудь маленькой услуги, жены преисполняются такой благодарности, какой они никогда не чувствовали бы по отношении к супругу и повелителю, привыкшему исполнять все их желания; а потому, когда капитан Уокер милостиво внял мольбам своей жены и согласился взять ей учителя пения, его щедрость показалась ей поистине божественной, и на следующий день Морджиана бросилась на шею приехавшей к ней матери и стала рассказывать ей, какой изумительный, какой великодушный ангел ее Говард и чем только не обязана она этому человеку, возвысившему ее из скромного и незаметного положения, которое она занимала в жизни, и сделавшего ее тем, чем она была теперь. А чем, в сущности, она была, бедняжка? Женой какого-то мошенника, пройдохи. Она принимала у себя жен некоторых знакомых мужа, жен двух его поверенных, жену его биржевого маклера да еще двух-трех дам, о которых, с вашего позволения, мы воздержимся что-либо рассказывать; и она считала для себя честью занимать столь высокое положение! Словно Уокер был лордом Эксетером, женившимся на простой горничной, или благородным принцем, сделавшим предложение скромной Золушке, или самим великим Юпитером, сошедшим с Олимпа и воспылавшим страстью к Семеле. Оглянитесь вокруг, уважаемый читатель, на своих почтенных знакомых! Много ли найдется женщин, думающих и поступающих иначе? Они верят в своих мужей, что бы эти мужья ни делали. Джон может быть глупым, безобразным, грубым, он может быть негодяем, - его Мэри Энн никогда этого не заметит; он может обманывать ее на каждом шагу, а она неизменно будет дарить его своей милой улыбкой; если он скуп, - она будет утверждать, что он бережлив; если он рассорится со своими лучшими друзьями, - она будет говорить, что он, как всегда, прав; он может быть мотом, - она будет повторять, что он щедр и что для его здоровья необходимы развлеченья; если он бездельник, значит, ему нужен отдых, и она сэкономит на своих личных расходах и на хозяйстве, чтобы дать ему гинею на клуб. Каждое утро, просыпаясь и глядя на храпящего рядом мужа, глядя, повторяю, на его лицо, распластанное рядом с ней на подушке, она благословляет это тупое, грубое лицо, эту тупую, грубую душу и считает то и другое божественным пределом совершенства. Хотелось бы мне знать, почему женщины не догадываются, что мужья их обманывают? Видно, так уж устроила природа, и за это ее следует только благодарить. В прошлом году ставили "Сон в летнюю ночь", и когда Титания обнимала и прижимала к груди длинные-предлинные уши Основы, весь театр надрывался от неудержимого хохота, а мне подумалось, что в зрительном зале и сидит не меньше сотни ослов, которых так же слепо боготворят их супруги. Все эти Титании баюкают их на коленях и сзывают сонм нежных ласковых духов домашнего очага, чтобы они услаждали их грубые инстинкты и угождали их низменным желаньям; и (так как вышеприведенные замечания относятся только к порядочным женщинам, любящим своих законных супругов) слава богу, что им не попадается какой-нибудь гадкий Пук, который открыл бы им глаза и рассеял их иллюзии. Cui bono? {Для чего? (лат.).} Пусть они пребывают в неведении: я знаю двух очаровательных дам, которые, прочитав эти строки, найдут их вполне справедливыми, но им и в голову не придет, что это написано про них.