До фронта было уже недалеко. Мы уже ехали дорогами войны – нас обгоняли гонцы, мы обгоняли ровные прямоугольники пехоты. Мы обошли рыцарей, с которыми встречались в Тебро. Они медленно пылили по дороге чуть не на милю растянув колонну. Дель Тронд приказал пустить хоругвь галопом и мы обогнали их, утопив рыцарей в пыли. Навстречу двигались телеги с раненым и тянулись рваные колоны беженцев. Еще вчера их было немного, но сегодня они шли сплошным потоком.
– Эй, Дже, – спросил меня Шеель, – а ты так смог бы?
– Смог что?
– Бежать как они, – он показал на движущихся нам навстречу беженцев, и сам ответил на свой вопрос, – а, по-моему, это дико. Вот так просто бросить все и превратиться в обездоленного. Не лучше ли стать на пороге дома с топором и сказать: «Сюда никто не войдет»
– И умереть со стрелой в горле… Мы ведь тоже отступаем.
– Мы солдаты… И нам приказывают. Но они-то вольны!
– Вольны умереть? Они слишком слабы против регулярных войск. А партизанщина подразумевает мобильность…
– А по-моему только так можно остановить войну – защищать пядь своей земли.
– Тогда всех перебьют по одиночке. Шеель поморщился:
– Ты не понял: если все будут только защищать, наступать будет некому. А так – воевали наши отцы, мы воевали и так во веки веков…
– Твой отец тоже воевал? Он кивнул:
– В том-то все и дело. Мой отец был военным переводчиком, попал в плен и пробыл там пять лет. А детей у него было трое. И чтобы всех вывести в люди, к матери пришла гениальная идея – а пусть за образование хоть одного заплатит государство. Я был старшим сыном и пожертвовали мной. Полное довольствие, койка в казарме и та весна, что стала войной… А у меня, между прочим, тоже сын… Я ничего не сказал. Шеель тоже замолчал, о чем-то задумавшись, потом спросил:
– Твой отец тоже военный?
– И дед тоже… Шеель кивнул, будто уяснил для себя что-то важное:
– Тогда ты меня не поймешь. Он был не прав. Оглядываясь назад, я должен сказать, что Шеель было одним из тех, кого я действительно понимал. Жаль, что он погиб.
Через пять миль шла война. Всего пять миль– целых пять миль. Все коммуникации заканчивались здесь – дальше дорог не было. Здесь был второй эшелон – потрепанные в боях части отдыхали и переформировывались. Вокруг стоял кромешный ад – фронт все время передвигался, круша все на своем пути. Мы прибыли туда ближе к вечеру. За холмами горели заросли камыша, отражаясь в небе красным заревом, а серый пепел падал хлопьями будто снег. Если здесь когда-то были дома, то их сравняли с землей вместе с фундаментом. Трава тут не росла – не успевала: ее вытаптывали, выщипывали голодные лошади. Лес выгорел дотла и теперь черные пни целились в серое небо в котором кружили черные птицы. Единственным новым строением была висельница и, судя по всему, она не простаивала. Так из пяти мест на ней только одно было свободным. Первую ночь нам пришлось провести под открытым небом. Я думал, что уже началась фронтовая жизнь, но уже на следующий день Шеель показал, что он первоклассный квартирмейстер. Ему удалось найти три барака – палатки на восемьдесят мест каждая. Было тесно, но терпимо. Утром Дель Тронд отправился в штаб и вернулся в сумерках. Потом мы пили холодный настой и заедали его сухарями.
– О наступлении сейчас никто даже не думает, – наконец сказал майор: Сначала они обрадовались, что прибыла свежая часть и сразу хотели бросить нас туда, где горячо. Тогда я объяснил, что у нас свой приказ…
– И что?
– И ничего. Зачем готовить почву для наступления, если его не будет? Но я не могу расходовать людей в лобовых атаках, посему предложил удар по коммуникациям противника. Штаб одобрил неглубокий рейд по тылам и разведку боем. Послезавтра будет драка за высоту 17-25. Тогда то мы и уйдем… Майор повернулся ко мне и добавил:
– Готовьтесь, лейтенант. Скоро вы поймете, что такое – «Кано»…
Иногда мне кажется, что та война все еще идет. Армии привидений маршируют дорогами заметая свои следы полами истлевших шинелей. Их дороги уже заросли травой, но они не хотят этого замечать. Иногда случаются битвы приведения-кавалеристы срываются с места, налетают на призраки пехотинцев, бьют их палашами и саблями, сотканными из тумана – но души не в силах причинить друг другу вред. И они разбредаются уставшие и обиженные. Порой духи-шпионы сжигают иллюзию конюшни и кони-призраки беснуются в холодном огне. А ближе к ночи в какую-нибудь деревню врывается конница. Их никто не видит и не слышит, и солдаты, чтобы скрыть свою растерянность, делают страшные лица, махают саблями и жутко ругаются. Потом успокаиваются, садятся в темный угол, пьют горький отвар и слушают разговоры хозяев. Они тихонько плачут о прошедших временах, роняя в чашку слезу за слезой. Приходит ночь, в темноте мир становится шире, стены исчезают и солдаты, не дождавшись рассвета, уходят в рождающийся туман. Ведь к утру призраки превращаются в сон…
В ту ночь мне снился пепел – я бредил им. Он был то холодным, то горячим или даже горящим. Невысокие языки пламени пробивались сквозь него и лизали что-то черное. Огонь не рассеивал тьму, а лишь обозначал ее бесконечность. Воздух обжигал, душил, я метался в кольце. В кольце концов я искал конец кольца. Время стало крошевом и мелькало передо мной: я смотрел на крупицы, пытаясь сложить всю картину. Я понимал – что-то не так. Что-то не на своем месте. Это мучило меня – головоломку эту надо было решать во чтобы то ни стало. Это был кошмар. И тут меня разбудили, чтобы ввергнуть в другой кошмар. В кошмар, от которого невозможно проснуться. На улице стояла тьма – почти как в моем сне. Посреди палатки стоял майор Тронд с саблей в руке. Я слышал, как он кричал:
– Просыпайтесь! К оружию! Солдаты вскакивали и начинали одеваться. Через проход я крикнул:
– Чего кричишь? Мы же выступаем только завтра?
– Какое завтра?!? Линия фронта прорвана !!! Нас окружают! Но он был не прав – к тому времени нас уже окружили.
Это был классический прорыв – такие описываются в книгах по стратегии и тактике, но от этого они не становятся менее эффективными или неожиданными. Сначала был удар тяжелой кавалерией по стыкам двух армий. Сводная бригада совершила почти подвиг, ввязавшись в бой с наступающими. Они держались до последнего, хотя у них был один шанс из сотни, что они выстоят до прихода подкрепления. Они не выстояли. Подкрепление опоздало на полчаса – этого хватило, чтобы не получилось подвига, ведь подвиг – это привилегия победителей. Подкрепление разбили на марше, и катастрофа стала неизбежной. В прорыв ушли мобильные части, пехота укрепила брешь и начала его расширять. Как капля крови в стакане воды, они растворялись, закручивая спирали охватов все новых и новых пространств. Капля за каплей – и вот уже вода становится красной. Дивизия за дивизией –и мы уже не знали, что делать. Приказы шли один за одним, терялись по дороге, задерживались, обгоняли и перечили друг другу. Но паника прошла – верней мы к ней привыкли. И крупицами мы наносили на штабные карты доклады и слухи. Ситуация была не блестящей – да что там, она была ужасной. Мы были в котле – наша хоругвь и еще пять дивизий, из которых три потрепанные в боях, одна свежая резервная и еще одна в стадии переформирования. Две последние вели бои, прикрывая наш тыл. Хотя тогда уже нельзя было сказать, где тыл, а где передний край. Мы прикрывали тех, кто прикрывал нас – теперь передний край был везде. Командование принял генерал… Я забыл его имя – он приехал в войска с ревизией и вдруг оказался в окружении. Все твердили о скорейшем прорыве, ведь известно, что наилучший момент для прорыва, когда окружающие не успели укрепиться, коммуникации не наведены, а свои войска недостаточно оттеснены от котла. Но был другой приказ, пришедший из центра: «Стоять!!!». Иногда такая тактика оправдана – окруженные оттягивают на себя войска, а в это время на большой земле союзники собираются силами и идут на прорыв. И мы стояли – три дня почти непрерывных боев. Приказы следовали один за другим, но все реже и короче. Последний приказ был коротким до предела – всего четыре слова. В иных случаях его можно было принять за что угодно. Но это был приказ – он пришел к нам в тот день и час, когда новый удар располовинил наш котел. Тогда всем стало ясно, что никто нас спасать не собирается. После того приказа мы были вольны делать все, что угодно – идти на прорыв, драться до последнего или сдаться в ту же секунду. Делать то, что позволяют силы и совесть. Полковник, имя которого я забыл, сформулировал это четырьмя словами: «Каждый сам за себя».