Проведя в лондонской больнице месяц, он уселся за пишмашинку, потом собрал у себя в квартирке друзей, прочитал путевые заметки и дал им название: «Деканские траппы и другие чертовы кулички»[28]. И отправил в издательство.
Казалось, рукопись канула бесследно. Но вдруг «Траппы» стали печататься кусками в воскресной газете и ни с того ни с сего, совершенно необъяснимым, казалось бы, образом привлекли к себе жгучий интерес читающей публики.
В возрасте тринадцати лет я прочел «Траппы» и перечитал через четыре года и тогда уже понял их лучше. Мне трудно быть объективным, но думаю, это хорошая книга, кое в чем сыроватая и наивная, но интересная и живая. Дядя Рори путешествовал с открытыми глазами, без фотоаппарата, и записывал впечатления на страницах дешевых тетрадей, и записывал так, как будто боялся: он не сможет поверить в то, что увидел, услышал и испытал, пока это не оживет где-нибудь еще, не только в его завороженной душе. Поэтому он мог описать путешествие к Тадж-Махалу, который ты прежде знал лишь по скучным открыткам, так, что у тебя мгновенно создавалось впечатление об истинной красоте этой белой усыпальницы – изящной, но массивной, небольшой, но все же беспредельно величавой.
Эпическая грация. Этими двумя словами он выразил всю сущность Тадж-Махала, и я абсолютно точно понимаю, что он имел в виду.
Вот так наш Рори сделался знаменитым – очарованный странник, бредущий на фоне радужных гор.
Эш присела на корточки, вертя между пальцев сорванную с кургана травинку.
– Я часто сюда приходила. Особенно когда папаша, сволочь, маму лупил, а то и нам доставалось.– Она посмотрела на меня.– Прентис, останови меня, если ты об этом уже слышал.
Я тоже опустился на корточки. Потряс головой – не в знак отрицания, а чтобы в ней прояснилось.
– Ну, конкретно, может, и не слышал, но догадывался: житуха тебе медом не казалась.
– Вот уж точно, блин, не казалась,– с горечью подтвердила Эш. Травяное перышко проскальзывало между ее пальцами, возвращалось и снова проскальзывало. Эш подняла глаза, пожала плечами: – Иногда я сюда приходила только потому, что в доме невыносимо воняло горелым жиром, или телек орал на полную мощность, или просто хотелось напомнить себе, что существует целый мир, кроме дома сорок семь по Брюс-стрит, кроме бесконечной грызни над каждым пенсом, кроме споров о том, кому из нас пришел черед получать новую обувку.
– М-да,– сказал я – в основном потому, что поумнее слов не нашел. Мне, пожалуй, неловко сделалось при упоминании, что общество состоит не только из отпрысков благополучных семейств.
– Ну, короче,– заговорила она,– завтра тут все сровняют.
И оглянулась через плечо:
– Ради завода этого гребаного.
Я только сейчас заметил в отдалении на пустыре смутные контуры двух бульдозеров и экскаватора «JCB».
– Во суки,– выразил я соболезнование.
– Эксклюзивный контракт на застройку берега коттеджами в модном стиле «Рыбацкая деревня», с гаражами на две машины и свободным вступлением в частный оздоровительный клуб,– сказала Эш с клайдсайдским акцентом.
– Гады! – возмущенно мотнул я головой.
– Да ладно, чего там,– поднялась Эшли.– Надо же среднему классу Глазго куда-нибудь расползаться после геройской победы над коварными водами канала Кринан.– Она в последний раз погладила землю.– Надеюсь, ему тут понравится.
Мы с Эш уже повернулись, чтобы спуститься с кургана, и тут я схватил ее за руку:
– Слышь?
Она обернулась ко мне.
– Берлин,—сказал я.—Джакузи.—Только что вспомнил.
– А, ну да.– Она зашагала вниз по склону, к зарослям бурьяна, мусору и невысоким, по лодыжку, останкам кирпичных стен. Я поспешил следом.
– Я была во Франкфурте,– сказала она.– Помнишь мою подружку по колледжу? Мы услышали, что в Берлине начались большие дела, и махнули туда автостопом и поездом, а там повстречались с… Короче, я очутилась в одной стремной гостинице, в бассейне, и это была типа огромная массажная ванна, и в ней, в уголке, типа островок, и один пьяный чувак, англичанин, пытался меня склеить, все прикалывался над моим акцентом и…
– Вот ведь козел! – сказал я, когда мы вышли на большак.
Мы подождали, пока мимо проскочит пара автомобилей. Они ехали из города на север.
– Вот и я так решила,– кивнула Эшли, пересекая вместе со мною шоссе.– Ну, короче, когда я ему сказала, откуда родом, он перестал врать, будто отлично знает эти места, и охотился здесь, и рыбачил, и что он знаком с лэрдом, и…
– А что, у нас есть лэрд[29]? Надо же я ни сном ни духом… Может быть, он дядю Фергюса имел в виду?
– Может быть. Вообще-то иногда он говорил довольно интересные вещи… Сказал, что тут одного чувака водят за нос, и уже давно, и зовут его вроде…– Эш остановилась на дорожке, что вела к Брюс-стрит. Мой путь к дому дяди Хеймиша лежал прямиком по шоссе.
Я окинул взглядом дорожку, освещенную одиноким желтым фонарем на полпути между нами и
Брюс-стрит. Потом снова посмотрел в глаза Эшли Уотт.
– Случайно не Макхоун?
– Угу,– кивнула Эш.
– Хм,– сказал я. Потому что Макхоуны не так уж часто встречаются в наших краях, да и в любых других. – И кем же этот парень оказался?
– Журналюгой. Но это для прикрытия главного сдвига по фазе.
– А как его звали?
– То ли Рудольф, то ли как-то похоже, а фамилию не помню. Сам не представлялся, его при мне кто-то назвал.
– Что ж ты не выпытала? Нет бы пустить в ход женское обаяние.
– Ну, если честно, в то время оно было практически целиком отдано компьютерщику с плечами шире прерии и золотой карточкой «Ам-экс».– Эш лукаво улыбнулась.
Я негодующе покачал головой:
– Ну, ты шалава!
Эш взялась за мои яйца через ткань «пятьсот первых» и вполне ощутимо сжала. У меня аж дух перехватило.
– Прентис, следи за языком.– Она отпустила меня, но тут же подалась вперед, прижалась губами к моим губам, языком провела по зубам, а затем повернулась и пошла прочь.
– Оба-на! – сказал я. Старые добрые шарики ныли, но не шибко. Я кашлянул и произнес как можно спокойнее: – Доброй ночи, Эшли.
Эш повернулась, ухмыльнулась, затем полезла во внутренний карман большой куртки флотского покроя, с медными пуговицами, что-то достала и бросила мне. Я поймал. Кусочек серого бетона. С одной стороны гладкий и темный.
– Die Matter [30] ,— сказала, возвращаясь, она.– Взято, если хочешь знать, у Бранденбургских ворот. « Viele viele bunte Smarties !»[31][32] Красная краска – середина точки над последней «i». У тебя в руке обломок мира, разделявшего две Германии.
Я поднес к глазам зернистый бетон и восхитился:
– Оба-на!
Светлые волосы Эш мелькнули под уличным фонарем и растаяли в темноте.
– Оба-на!
Глава 4
Он окинул солар взглядом. По-прежнему большое новое окно с фронтонной стороны было затянуто листом прозрачного полиэтилена, который хрустел и шуршал на ветру под дождем. А еще был исполосован колеблющейся решеткой темных линий – снаружи бросали тень строительные леса. В зале с высоким потолком пахло краской, лаком, свежеструганным деревом и сохнущей штукатуркой. Он подошел к одному из витражных окон, постоял, глядя, как низкие облака плывут над Галланахом и окутывают тусклый город извилистыми вуалями дождя, которые они притащили за собой, точно шлейф огромного серого платья.
28
32