— А сейчас я предложу тебе кое-что, — заявил Адальберт. — Мургон расскажет тебе содержание письма, вы выслушаете и мирно покинете это место, не причинив никому вреда. Но я отправлюсь вместе с тобой.
Мургон поднял голову, услышав это. Воронья Кость, как обычно, склонил голову на бок и уставился на монаха, тому показалось, что юноша напоминает любопытную птицу.
— Зачем тебе это? — спросил Воронья Кость и Адальберт улыбнулся.
— Чтобы привести тебя к Богу, — ответил священник. — Probae etsi in segetem sunt deteriorem datae fruges, tamen ipsae suaptae enitent. Хорошее семя, даже посаженное в скудную почву, принесёт хорошие плоды по своей природе.
Воронья Кость рассмеялся, волосы на затылке встали дыбом, это явно знак судьбы. Не этого ли знака он ожидал?
— По крайней мере, ты научишь меня латыни, — сказал он, — чтобы я знал, когда Гьялланди мне врёт.
Каменное лицо скальда не дрогнуло, и добродушная улыбка Вороньей Кости сошла сама собой. Мургон расцепил пальцы и взглянул на Адальберта.
— Тебе не обязательно жертвовать собой, — сказал он благочестиво, но ответный взгляд Адальберта был таким же холодным и серым, как ледяное море.
— Ты так усердно жертвовал собой, с тех пор как Гудрёд вздёрнул твоего предшественника, — сказал он, в его голосе звучала сталь. — А я делал это и до смерти старого аббата.
Мургон вздрогнул и опустил голову.
— Pulvis et umbra sumus, — ответил он, и Адальберт с Гьялланди, одновременно перевели: "Мы лишь прах и тень." Они замолчали и уставились друг на друга. Один холодно, другой — сияя.
Воронья Кость радостно засмеялся, когда аббат закрыл глаза, чтобы ясно представить перед собой письмо. А затем Мургон заговорил.
Позднее, когда Мурроу вернулся к костру, Кэтилмунд вопросительно поднял бровь.
— Даже не спрашивай, — сказал Мурроу, покачав головой, и свей поразился, насколько глаза Мурроу наполнены колдовской тьмой.
Команда королевы Ведьмы
Воины вцепились окоченевшими пальцами в запорошенную снегом землю, прижавшись к ней, туман царапал их ледяными когтями. Синее небо по-прежнему белело облаками, вокруг простирались безграничные белые просторы. Если бы Эрлинг прищурился, то смог бы разглядеть корабли, наполовину вытащенные на грязный лёд реки Таны.
— Jiebmaluokta, — сказала Гуннхильд и обернулась, пар от её дыхания пробивался через вуаль, шёлковая ткань скрывала её лицо так, что были видны лишь глаза, древние, как у кита. Верхняя часть её тела была укутана в подбитый белым мехом серо-синий плащ с красной каймой, другой укрывал ноги, так что виднелись лишь носки сапог из тюленьей кожи, руки спрятаны в огромной муфте из меха полярной лисицы. Она сидела на кресле, словно на троне, снизу пропустили жерди, её переносили четверо воинов, сейчас они, опустившись на колени, тяжело дышали, словно псы.
— Что? — рассеянно спросил её сын. Сюда уже пришла зима, а их проводник, как они предполагали, дружественный саамам, пропал. Гудрёду всё это совсем не нравилось.
— Так называется Тюленья бухта на языке саамов, — задумчиво отозвалась Гуннхильд.
Эрлинг, испытывая к ней жгучую ненависть и опасаясь, что она знает об этом, с горечью подумал, что она единственная, кому всё это по нраву. Не считая Ода, конечно же, который сидел на корточках, и как верный пёс, вглядывался в укрытое вуалью лицо; мальчишка закутался в волчью шкуру, которую она ему подарила. Эрлингу совсем не нравилось, как Од пялится на неё.
Гудрёду было наплевать, как называется это место. Когда они пришли в Есваер с шестью кораблями, старый Коль Халльсон встретил их достаточно приветливо, хотя умолял не выгребать подчистую запасы из его кладовых.
— Люди Хакона-ярла и так забрали запасы, на которые я мог жить половину зимы, — причитал старик. — А теперь ещё и ты. Чем же Финнмарк так заинтересовал Гудрёда Эриксона и людей короля Норвегии, что заявились сюда так поздно, в самый канун зимы?
Но, когда к очагу принесли Гуннхильд, старик сразу стал более сговорчив, и уже не жаловался на скудные запасы, которые состояли из китового жира, моржового мяса и лосося. Гудрёд узнал от Коля, что Хромунд Харальдсон, хёвдинг Хакона-ярла, привёл в Есваер две недели назад восемь кораблей; кроме того, с ним был королевский доверенный, трэлль Тормод, а ещё уродливый христианский священник, который никому не понравился.
— Что же, здесь намечается война? — обеспокоено спросил он. Гудрёд успокоил его, потому что у Коля была небольшая усадьба, здесь почти не было воинов и всего три корабля, это было единственное жилище на несколько дней пути в любом направлении.