Воронья Кость прохаживался между своими людьми, успокаивая их, как скот перед бурей. Он уже успел узнать этих воинов, "грязных мечей", что требовали добычи, чтобы наконец почувствовать себя сытыми волками. Он объяснил им, что этот островной монастырь так часто подвергался набегам, что в нём не осталось ничего, даже пищи. А если пойдёт дождь, то они все смогут укрыться в монашеских кельях — каменных или деревянных постройках, напоминающих ульи, хотя, должно быть, они не очень-то и удобны.
— Ничего, скоро добычи хватит на всех, — продолжал он.
Они заглотнули наживку и вернулись к своим занятиям — готовили пищу или любовались новым оружием, которым щедро одарил их юный спаситель, называющий себя принцем. Онунд наблюдал, как Олаф расхаживает между костров, позвякивая кольцами подёрнутой ржавчиной кольчуги, его косы, с вплетенными тяжёлыми монетами, хлопали на порывистом ветру; в сумерках он скорее походил на мертвеца, который вылез из какой-то старой могилы, из-за чего исландец поёжился.
— Да, — сказал ему кто-то, прямо в ухо, Онунд от неожиданности шагнул в сторону, ладонь на рукояти меча, но это оказался Кэтилмунд.
— Орм оказался прав, мальчишка уже входит в возраст, когда мужчина наливается силой, — сказал он тихо и медленно, Онунд кивнул. Они вернулись к своему костру, где сидели ветераны Обетного Братства, слушая, как жизнь покидает тело Ровальда, размышляя, должны ли они остаться с принцем, или пойти своим путём и вернуться к Орму, нарушив его приказ защищать Воронью Кость. По крайней, мере они поняли, что Воронья Кость не доверяет никому из старых побратимов, он готов был вплести в свою судьбу любого нового человека, готового присягнуть ему.
Через некоторое время Воронья Кость подошёл к ним, и совсем не за тем, чтобы узнать, как Ровальд — на самом деле, он уже почти забыл о нём, считая воина мёртвым. По его мнению, Ровальд не смог защитить его трижды, поэтому, после выигранной Вороньей Костью битвы, подтвердившей его боевую удачу, с Ровальдом случилось то, что он заслужил.
Он подозвал Гьялланди, мельком глянул на улыбающуюся Берлио, сидящую между побратимами, а затем повернулся и зашагал к монастырю. Он видел, что неподалёку сидели Мар и остальные, и понимал, что здесь собрались несколько команд, его люди не были единым целым. Тем не менее, у него достаточно власти, чтобы подавить любую из групп по-отдельности, и даже ветеранов Братства, если они вдруг вздумают как-то проявить себя. Он мог бы столкнуть одну группу с другой — последователей Христа с язычниками или наоборот, новых воинов из Ирландии с теми, кто принял Клятву. Неважно, кто первым начнёт недовольно рычать, Воронья Кость уже обладал навыками в игре королей.
Ещё Олаф взял с собой Мурроу, Атли и четверых новых воинов, посчитав, что этого достаточно для его охраны, но недостаточно, чтобы их группа выглядела угрожающе. А затем они отправились в сумерках через поросшие травой кочки к монастырским постройкам. Ветер трепал их плащи и приносил звуки прибоя.
Seachd bliadhna ’n blr’ath — Семь лет пройдёт
Thig muir air Eirinn re aon tr’ath — Сомкнутся воды над Ирландией
’S thar Ile ghuirm ghlais — Над её зелёными травами
Ach sn’amhaidh I Choluim Chl’eirich — Это говорю я, Колуим Килле
Воронья Кость болезненно воспринимал ирландскую речь, которая напоминали ему кашель. Ему очень хотелось влепить Мурроу пощёчину, но вместо этого он совладал с собой, и спросил великана, что это за поэзия.
— Это пророчество, — ответил Мурроу, вскинув топор на плечо, — связанное с этим местом. — Через семь лет после Судного дня, океанские волны пронесутся над Ирландией и остальными землями. Только лишь это место, так говорю я, Колуим Килле, остров Кольма Килле, будет возвышаться над волнами.
— Слыхали? — отозвался кто-то из темноты, Воронья Кость не узнал, чей это голос. — Уже и ты стал говорить, как те спесивые христианских людишки. Какой Судный день? Грядут Сумерки Богов — когда погибнут все, и даже боги.
Они добрались до ворот монастыря, Воронья Кость подтолкнул Мурроу, тот постучал по створке обухом топора. Открылось окошечко.
— Олаф, принц Норвегии, — произнёс Воронья Кость. — Открывай.
— Caelum, non animum mutant, qui trans mare currunt, — сказал человек, пряча лицо в тени, но Воронья Кость ничего не понял и обернулся к Гьялланди, который лишь пожал плечами.
— Те, кто спешит по морю, меняют небо, но не меняют свои души — перевёл скальд.
— Ты прав, мы спешим, — сказал Воронья Кость, раздражённый тем, что ему преградил путь простой привратник, — если ты сейчас же не отворишь эту дверь, твой следующий вздох будет последним.
— Melius frangi quam flecti, — отозвался голос, и Гьялланди вздохнул.
— Лучше сломаться, чем согнуться, — сказал он, но Воронья Кость пропустил мимо ушей это высказывание и пнул дверь ногой, хотя с таким же успехом мог пинать камень.
— Довольно болтать на языке священников, — рявкнул он. — Я знаю, ты говоришь по-норвежски. Открывай же, я ищу Олафа Кварана, бывшего короля Дюффлина.
— Abiit, excessit, evasit, erupit, — произнёс голос печально, и Гьялланди, заранее приготовившись, просто повторил его высказывание, чтобы всем стало понятно.
— Ушел, скрылся, спасся, бежал, — сказал скальд, виновато пожимая плечами, и наверное сказал бы больше, но рёв Вороньей Кости прервал его. Олаф кивнул Мурроу, тот поплевал в ладони, перехватил и занёс топор. Звук удара разнесся эхом, во все стороны полетели щепки. Окошечко тут же захлопнулось.
Топор взлетел ещё раз, второй удар отразился ещё более гулким эхом, щепок полетело больше. Мурроу остановился, нахмурился и осмотрел лезвие.
— Похоже, ворота усилены железными гвоздями, — произнёс он. — Лезвию моего топора это совсем не нравится.
Воронья Кость изо всех сил боролся с приступом ярости, его мысли наполнились ужасными карами для Мурроу, Гьялланди и остальных сопровождающих. На миг мир вокруг налился кровью, но затем кровавая пелена отступила и пропала.
Окошечко на воротах открылось.
— Простите брата Малкольма, — сказал кто-то на чистом норвежском. — Он добрый человек из Альбы, но немного испуган, как и все мы, поэтому он немного не в себе.
— Открой дверь, — угрюмо сказал Воронья Кость. — Мы не причиним вам вреда. Я хочу лишь поговорить с Олафом Квараном.
— У тебя несколько сотен человек, — учтиво отозвался спокойный голос. — У нас нет ничего ценного, а если вы заберете пищу, которая у нас осталась, мы умрём от голода.
— Нам не нужны ваши припасы, — сказал Воронья Кость более терпеливо. — Мне нужно лишь перекинуться словечком с твоим главным монахом и переговорить с Олафом.
Повисло молчание и окошечко снова закрылось. Через минуту раздался шум поднимающегося тяжёлого засова, створка ворот распахнулась, и показался высокий человек в аккуратной рясе, с гладко выбритыми щеками и тонзурой, его фигура отбрасывала тень в свете раскачивающейся лампы, которую держал тощий сгорбленный человек с глазами и лицом крысы.
— Я — аббат Мургон, — сказал долговязый монах и улыбнулся, хотя улыбка получилась нервной и смазанной, когда его тонкая верхняя губа прилипла к сухим зубам.
— Олаф, принц Норвегии, — заявил Воронья Кость, а затем представил остальных.
— Est autem fides credere quod nondum vides; cuius fidei merces est videre quod credis, — произнёс Мургон, с натянутой улыбкой. — Так сказал блаженный Августин.
А затем добавил, догадываясь что этот принц ничего не понял:
— Вера состоит в том, что мы верим тому, чего не видим; а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим.
— Я хочу видеть короля Дюффлина, — заявил Воронья Кость, отталкивая с дороги монаха. — И конечно же, я верю в это.