— Хакон всё ещё король Норвегии, — возразил Воронья Кость. — И он бросил таких, как ты в море.
— То есть он настоящий король? — ответил Адальберт. — Или может быть ты, как сам заявляешь об этом? Это решает Господь, а не Асы. И уж не какой-то там проклятый топор.
Мартин
Никто не хотел заходить в эту парящую расщелину в серых, покрытых каплями скалах. Оттуда дул горячий ветер, время от времени утихая, прежде чем снова выбросить облако белого пара, воняющего тухлыми яйцами.
— Сурт[25] — пробормотал один воин, и Хромунд беспокойно огляделся вокруг, затем поднял голову, моргая из-за ослепительного снега, который неустанно сыпал всю ночь и короткий, цвета свинца день. Горная вершина нависала над ними, покрытая снегами, укутавшись в туманный саван. Он не хотел признавать это, но воины были правы, — похоже, здесь обитал Сурт, — огненный великан-йотун, и вся его родня, созданная из подмышки гиганта Имира. Здесь явно не место человеку, эта мысль заставила его поёжиться.
Мартин заметил, что Хромунд затрясся совсем не из-за холода, и оскалил в улыбке чёрные пеньки зубов; где-то здесь находится топор, и Мартину уже не нужна ничья помощь. Именно про это место шептал Суэно, схватившись за рукав груботканого балахона Дростана, требуя от него обещаний, которые и дал испуганный и ошеломлённый монах.
Позже, Мартин строго сказал дрожащему, обескураженному Дростану, что, выслушав это богохульство, а тем более, поклявшись, его душа находится в опасности. И когда Дростан опустился на колени и закрыл глаза, чтобы Мартин, настоящий священник, отпустил ему грехи, Мартин ударом камня сделал это. Он так рьяно отпустил Дростану грехи, что даже сломал палец на руке, но почти не почувствовал этого на фоне другой боли, которая постоянно терзала его.
Пар кружился вокруг него, разъедая глаза, и он видел нечёткие лица норвежцев, подрагивающих в горячем воздухе, словно смотрел на них из-под воды, а затем глянул на расщелину в скале, напоминающую нечистую часть женского тела. Такая языческая, кощунственная вещь, — что бы это ни было, но разве это не один из входов в царство Хель, откуда поднимается зловонный дым преисподней?
— Кто-нибудь из вас пойдет туда? — спросил он, зная, что никто не согласится, потому что все они — последователи ложных богов, их сердца знали это, даже если их разум не догадывался. В них нет силы божьей, чтобы отогнать бесов — сатанинских приспешников, и Мартин ни на миг не сомневался, что в этой тёмной дыре в чреве горы он столкнётся с адскими созданиями и рабами Падшего ангела.
Порыв ветра вырвался из расселины, воины попятились и присели на корточки. Хромунд оглядел их и понял, что никто по своей воле не пойдёт. Хотел бы он объявить, что пойдёт сам, но у него имелись веские основания остаться снаружи вместе со своими людьми.
Эйндрид заметил презрительное выражение лица священника и его охватил гнев. А еще больше его возмутило то, что этот жалкий калека, последователь трусливого бога, не боится войти, а истинные северяне присели на корточках, и стыдливо опустили глаза на лёд и камни, не смея взглянуть друг на друга.
Храбрость и возмущение жгли и переполняли его, вырвавшись наружу словами.
— Я пойду.
Воины восхитились храбростью лучника, восторженно подбадривая его криками, — а затем заморгали от удивления, когда их растолкал Тормод.
— У тебя дома маленький сын, — я пойду вместо тебя.
Он и Эйндрид уставились друг на друга, и лучник лишь улыбнулся ему в ответ, трэлль, пусть даже и любимчик короля — небольшая потеря. Он обернулся к Хромунду.
— Если всё закончится плохо, — сказал он, — ты присмотришь за моей женой и сыном?
Хромунд кивнул и Эйндрид ухмыльнулся в обледенелую бороду, на его потрескавшихся губах выступила кровь, а затем хлопнул Тормода по спине.
— Значит, пойдём вместе, — сказал он.
Ещё двое воинов, озадаченные тем, что какой-то трэлль, пусть даже и королевский любимчик, утёр всем им нос, шагнули вперёд, объявив свои имена — Кьяртан и Арнкель, эти люди не пожелали прослыть трусами. Остальные были слишком напуганы, страх пересиливал их стыд, и больше никто не издал ни звука.
Мартин, прикасаясь голыми замерзшими ладонями к скале, направился прямо к тёмному отверстию, более хозяйственный Тормод позаботился о факелах, пище и воде.
— Gloria Patri, et Fili, et Spiritui Sancto — пробормотал Мартин у самого входа, подняв свою палку-посох, словно хотел ударить врага. — Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saeccula saeculorum, Amen[26].
Эйндрид издал звук, напоминающий нечто среднее между кашлем и хрюканьем, презрительно оттолкнул священника в сторону и шагнул прямо во мрак расселины, сжимая в кулаке молот Тора на шее. Мартин заковылял вслед за ним. Кьяртан облизал губы, Арнкель глубоко вздохнул, и они оба нырнули за Мартином в расселину, словно в ледяную воду. Тормод обернулся, встретив взгляд Хромунда, криво ухмыльнулся и скрылся во тьме.
Хромунд и остальные сидели на корточках ещё некоторое время, словно ожидая чего-то ужасного, но ничего не происходило. Пар перестал клубиться из отверстия, ветер тоже почти утих, наступила тишина, и затем всё повторилось снова. Откуда-то послышался далёкий гул, словно надвигалась буря, и Хромунд пошевелился.
— Разведите костры и разбейте лагерь, — приказал он, еле шевеля языком от холода. — Мы будем ждать их здесь.
Он не сказал, сколько им придётся ждать, ни один из окоченевших воинов не спрашивал. Как выяснилось совсем скоро, им не пришлось долго ждать, потому что короткий день принёс смерть, когда воины Гудрёда, ведомые мальчишкой, поклонником Тюра, набросились на них из сумерек, словно волчья стая.
А тем временем, внутри, неподалёку от входа, смельчаки остановились повязать рты обрывками одежды, чтобы не дышать едким подземными испарениями. Мартин со спутниками услышали крики и напряжённо замерли. Кьяртан заскулил, уверенный, что приближаются звероподобные саамы; Тормод рыкнул на него, призывая к тишине, они сидели и ждали, моргая из-за жаркого пламени факела, пот заливал им глаза. Ничего не происходило.
Нетерпение Мартина всё возрастало, он хотел идти дальше, но никто не сдвинулся с места, дымка продолжала виться над ними. Ничего не менялось.
За исключением...
— Кто-то идёт, — сказал Эйндрид, и они повернулись к выходу, там, где слабый ледяной свет казался им отрадой, оставаясь единственной нитью, соединявшей их с миром людей.
Они увидели красно-золотой пляшущий свет факела, Эйндрид наложил стрелу на тетиву и зарычал. Мартин, сидя на корточках, словно осторожная крыса, бросил взгляд через плечо; оттуда раздался крик, громкий вопль, от которого на затылке волосы встали дыбом.
А затем откуда-то, из-за красно-золотого света факела прозвучал тихий шуршащий голос, словно летучие мыши зашелестели крыльями. Женский голос, старый и мягкий, как тюленья шкура.
— Мой сын поручил мне сказать вам, что будет лучше, если вы положите вашу королевскую фигуру. Вы проиграли.
Глава двенадцатая
Команда королевы Ведьмы
Когда она размышляла о воронах, что случалось нечасто, то всегда думала о белом вороне. Говорят, что худшие зимы случаются, когда Всеотец выпускает своего третьего ворона, белого. Мысль и Память, двое воронов Одина, сгорбившись, прячут голову под крыло, а белый, тем временем, парит на белоснежных перьях над миром, расчёсывая когтями облака, выбивая широкими неторопливыми взмахами крыльев мягкие белые хлопья, которые словно сон, накрывают крутые горные вершины, усыпанные острыми камнями, и не спеша опускаются в самую душу мира.
Однажды, далеко отсюда, давным-давно, будучи ещё девочкой, она жила в тёплом доме с очагом и смотрела на равномерно укрытый снегом пейзаж, удивлённо наблюдая, как мир может быть таким тихим. Она была молода, и обнимая себя руками, страстно желала, чтобы подули тёплые ветра и солнечный свет прикоснулся к её щеке.