— Это северяне, — сказал Воронья Кость, подзывая жёлтую суку именем Виги. В конце концов, он схватил её за холку и оттащил прочь, потому что не очень хорошо терзать недавно убитых.
— Друзья этих несчастных точно не стали бы смеяться над этой шуткой, — добавил он.
— Хорошо сказано, — сказал Орм, и на мгновение между ними вспыхнула искорка теплоты, словно отголосок того, что было когда-то. Финн и Мурроу опустились на колени и осмотрели ужасные черепа, как будто пристально изучали деревянные кубки, сделанные на токарном станке. Показалась Берлио, зажав ладонью рот, и Финн взглянул на неё.
— Проваливай, женщина, — проревел он. — Тебе здесь не место.
— Норны вплели её в это дело, — резко ответил Воронья Кость. — Пусть сами и распарывают.
— Идём, — сказал Орм, призывая всех к бдительности. Осторожно, словно овцы, учуявшие волка, они миновали кричащие черепа, продвигаясь в облаках дыма между парящих лужиц, а затем, как будто на глаза пролился бальзам — белый дым разом пропал. Словно необыкновенное чудо, такое как лежащая обнажённая светловолосая девушка с двумя мешками золота, они увидели перед собой небольшую чашеобразную долину, покрытую травой, совсем без снега, со всех сторон её окружали громады гор.
Здесь было довольно тепло, поэтому росла трава, и хотя, сейчас уже зима, трава была цветом осенней шкуры лисицы. Виднелись рощицы высоких деревьев, сбросивших листву, хвойные же, трепетали увесистыми, как брюхо богача, ветвями на тёплом ветерке.
Под одним из деревьев вилась струйка дыма. Воины в меховых одеждах стояли готовые к битве с копьями в руках, ещё миг и прольётся кровь. А затем женский голос сказал им что-то, и воины в звериных масках послушно уселись, словно домашние псы.
Воронью Кость будто молотом забили в землю, или ударили кулаком в живот, выбив из него весь воздух и разум. Ненависть и страх заполнили его целиком, он чуть не опустился на одно колено, а затем с трудом взял себя в руки, поднял голову и заметил озадаченное и беспокойное выражение лица Орма.
— Гуннхильд, — сказал он, и глаза Орма расширились, он пригляделся, а затем покачал головой.
— Это не Гуннхильд, парень, — ответил Орм. — А другая ведьма.
Всё ещё ошарашенный, Воронья Кость едва ли соображал, как шагал вперёд; несколько последних шагов к ней показались ему прогулкой по трясине в железных сапогах.
Глава четырнадцатая
Команда Вороньей Кости
Она сказала, что её зовут Торгерс Хольгабрут, и Гьялланди побледнел, услышав это имя потому, что хорошо знал его. Орм понял лишь, что это имя означает что-то вроде невесты, и что эта женщина владеет сейдром, но в то же время, в ней была и частичка Тора, хотя рыжебородого бога никогда не примечали в женщинах, занимающихся колдовством.
Вороньей Кости было всё равно, как её зовут, потому что лишь вблизи он понял, что это не Гуннхильд, и это оказалось для него самым важным. Ох, да у рот весь в морщинах, словно кошачья задница, кожа мягкая, как жёваная оленья шкура. Высокая, худощавая, одновременно и старая, и молодая, смотрела любопытными голубыми, глубокими, как старый лёд, глазами прямо в его собственные.
— Я знаю, госпожа, что ты хранишь жертвенный топор, — удалось вымолвить Вороньей Кости, он постарался сказать это вежливо, его насторожило, что Клэнгер опустился на колени, а Адальберт поступил совсем иначе, — вытянулся во весь свой немалый рост и, глядя на неё, вздёрнул подбородок, осеняя себя крестным знамением.
Она не обращала внимания на всё это, а тем временем, саамы, её сторожевые псы, неуверенно расступились.
— Он был у меня, — ответила она, её голос дрогнул, словно треснувший котёл, она говорила по-норвежски с плохо скрываемым отвращением. — За ним приходила одна мудрая женщина. Хотя я не уверена, что она действительно мудра, потому что однажды она уже заполучила этот топор, и из-за него погибли и её муж, и все сыновья, кроме одного. И теперь она захотела то же самое для последнего сына.
— Ave Maria gratia plena, — нараспев затянул Адальберт, закрыв глаза. — Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Iesus[27].
— Так значит, Эрлинг не соврал, — резко ответил Воронья Кость, с горечью в голосе. — Гуннхильд и её сын взяли Кровавую секиру.
— А был ли здесь христианский священник? — спросил Орм. — С искалеченной ногой, выглядит так, будто его недавно вырыли из могилы?
— Был. Тихо, тише, — сказала она. Последнее она сказала, обращаясь к саамам, которые вскочили, услышав латынь священника, подумав, что он произносит какое-то заклинание. Она опустила руки ладонями вниз, и облачённые в шкуры воины, защищая женщину, окружили её и присели на одно колено.
— Этот топор — мой, — заявил Воронья Кость, прищурив глаза. Женщина кивнула, как будто знала это.
— Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae …[28]
— Волосатая задница Тора, священник, да заткнись ты уже, — взревел Финн.
— Аминь, — сказал Адальберт. Финн искоса посмотрел на женщину.
— Я совсем не хотел проявить неуважение к Громовержцу, — поспешно добавил Финн, и женщина улыбнулась.
— Холодно, — сказала она. — Я вернусь к огню. Как только будете готовы поговорить, присоединяйтесь ко мне.
Она повернулась и уверенно ступая, пошла прочь, поведя руками над сидящими саамами, они вскочили на ноги и поспешили за своей госпожой.
— Громкоголосый, ты знаешь эту женщину по имени Торгерс — сказал Орм, и Гьялланди, наконец, оторвал взгляд от спины удаляющейся женщины и кивнул, облизывая пухлые губы.
— Она была невестой конунга Хельги из Халагаланда, — сказал он, покачав головой. — Но это невозможно, то было так давно, задолго до времён дедов наших дедов.
— Возможно, она и вправду так стара, — пробормотал Финн и осенил себя защитным знаком. — Она выглядит как последний лист перед зимой.
— Вероятно, это какая-то женская община, — предположил Адальберт, — а она самая последняя из них. И они называют друг друга одним и тем же именем.
— Ты хочешь сказать, как христианские монахини?
Адальберт взглянул на неё и отказался от своего предположения, а Воронья Кость пожал плечами.
— Я видел таких монашек, в Великом городе и ещё кое-где. Они из женской общины, и называют себя именем Мария.
— Нет, эти язычницы совсем не то же самое, — возразил Адальберт.
— Женская община? Значит, ты отрицаешь, что кто-то может быть настолько старым, христианский священник? — спросил Орм. — А как насчёт одного из ваших священных книг — Мафус... как-то так?
— Мафусаил, — невозмутимо ответил Адальберт, — сын Еноха, отец Ламеха. Он умер очень старым, — но потому, что был одним из избранников божьих.
— Понятно, что эта ведьма совсем не похожа на него, — вмешался грубый голос, и все обернулись к Финну, он стоял и смотрел на саамскую богиню. А затем повернулся к Адальберту и удивил всех.
— Он умер, когда ему было девятьсот шестьдесят девять лет, — прорычал он, а затем оглядел удивлённые лица.
— Что? Невозможно провести столько времени в Великом городе, не узнав при этом некоторых вещей, — выдал он. — Я услышал сагу об этом древнем христианине от одной армянской шлюхи. Но не это главное. То, что мы сейчас делаем — лишь острие копья, но этот жалкий кусок дерьма Мартин что-то задумал, но что, я никак не могу понять. Если он хотел просто заманить нас сюда, в это гиблое место, полное саамских воинов, так что мы не сможем убраться живыми, то соглашусь, это замечательный замысел.
— Я думаю, у него был более изощрённый замысел, — подтвердил Орм и его лицо помрачнело. — Больше похоже на плетение норн, а Мартину очень далеко до мастерства коварных сестёр. Я думаю, они позволили ему немного приложить свою руку.