Ни одна из этих дряхлых, сморщенных, как сушеное яблоко, болтливых старух даже не представляла, как тяжело ему было смотреть в глаза дочери, когда даже она от него отвернулась. Как унизительно ему было отвечать на вопросы милиции и врачей… Но что самое главное, никто из них даже не мог догадаться, что творится вокруг, и что могут скрывать эти летающие демоны, которых без труда разгоняет детвора, и на которых охотятся хитрые деревенские коты.
Внезапно, как по команде вороны поднялись с развалин костела и с карканьем стали кружить вокруг креста, как будто это был их древний языческий идол. Казалось, что сейчас все небо превратится в сплошную галдящую, хлопающую крыльями мешанину. Иван разжал руки и, испустив стон, начал трястись всем телом. Сегодня будет новая ночь, сегодня взойдет очередная воронья луна, первая из которых была в ту ночь, когда он, глотая слезы, сколачивал гроб для своей почившей жены.
Иван напряженно сидел за столом, на котором прямо перед ним стоял пустой стакан и наполовину пустая бутылка водки. Он только что залпом осушил подряд три стопки, но все равно оставался таким же трезвым и напуганным. На кухне горела лампочка, в то время как остальная часть дома была погружена во мрак. За окном стояла холодная осенняя ночь и в стекла стучались ветки яблони, росшей в саду возле самого дома. Ветки шевелил ветер, и они скреблись в освещенную кухню, как истлевшие пальцы мертвеца, пытающегося достучаться до такого светлого и теплого мира живых.
Иван пытался не смотреть в окно, но знал, что высоко в небе уже висит бледно светящийся лунный шар. Кратеры на его поверхности почему-то наводили его на мысль, что воронья луна — это лицо безумца или все того же мертвеца, перекошенное гримасой ярости, тоски и боли. Он бы все отдал, чтобы больше никогда не видеть этой жуткой безумной физиономии. Он даже готов был взять с полки свой старый надежный бритвенный станок, раскрутить его, достать лезвие и вырезать свои больные воспаленные глаза, чувствуя, как стекает по пальцам горячая, пряно пахнущая кровь. Но, как ему казалось, это был бы не выход, потому что каждый раз, закрывая глаза, даже в своих беспокойных кошмарных снах он видел нависшую над ним в черном небе луну. Оставшись без глаз, он был бы обречен лицезреть это постоянно.
Ветер на улице не стихал. Казалось, что он стал таким сильным, что теперь ветки деревьев стучатся в деревянную дверь дома. Было ощущение, что снаружи действительно кто-то стоит, но Иван уверял сам себя, что это действительно всего лишь сильные порывы ветра.
— Чертов ветер! — громко сказал он сам себе, нарушив тишину освещенной комнаты.
Он потянулся к бутылке, и через мгновение прозрачная огненная жидкость выливалась в стакан, наполняя его почти до краев.
— Почему ты не открываешь?
От неожиданности Иван выронил из рук бутылку, и та покатилась по столу, разбрызгивая водку. Поначалу он подумал, что ему просто показалось, но через секунду вопрос снова повторился:
— Почему ты не открываешь?
От этого по его телу пробежала дрожь, а по спине поползли неприятные липкие ручейки пота. Опять раздался стук в дверь, и на этот раз его нельзя было списать на неосторожную игру ветра на улице, снаружи определенно кто-то стоял и требовал впустить его. К тому же это был голос, который нельзя было ни с чем спутать, который он узнал бы при любых обстоятельствах. Это был голос Галины, его покойной жены. Ее призрак вернулся оттуда, где он все это время находился и теперь вел беседу со своим супругом. К тому же, как показалось Ивану, он доносился из погреба, где почти неделю пролежало ее тело.
— Ваня… Ванечка, — голос стонал тихо и жалостливо, — зачем ты запер меня?
Теперь в его интонации чувствовалась мольба и подступающие слезы. Иван сидел, как парализованный, и слушал.
— Мне тяжело дышать… Зачем ты положил меня в этот ящик? Зачем ты запер меня здесь? Мне здесь плохо, Ванечка, меня здесь обижают… они… они клюют меня!..
Как будто в подтверждение этих слов, из погреба донеслось злобное карканье и хлопанье нескольких пар крыльев. Раздались глухие удары, и деревянная крышка погреба несколько раз подпрыгнула, будто кто-то сильный пытался оттуда выбраться.
— Открой дверь, выпусти меня, и мы снова будем вместе… будем играть с птичками…
То, что он услышал дальше, как будто вывело его из ступора. Голос жены напевал глупую детскую песенку, которую он пел дочери, когда та была совсем маленькая. Песню он придумал сам, она была бессмысленная и довольно дурацкая, но дочь под нее постоянно засыпала. Он уже забыл ее, но теперь слова отпечатывались в его мозгу, как чернильные буквы в печатной машинке на белом листе бумаги.