ОТ АВТОРА
Рефлексия не только как сама мыследеятельность,
но как форма движения мысли в когнитивном (всеобъемлющем
понимании Мира как целого) для любого человека
могут служить и философией, и наукой, и искусством.
И если каждая из этих категорий оказывается во
власти собственной гордыни, полагая эклектикой все,
что выходит за пределы самих категорий философии,
науки, искусства, то это происходит, прежде всего, от
людской слабости тех, кто служит философии, искусству
и науке, полагая нерушимость и вечность стен узаконенных
категорий. Но еще Шопенгауэр в своем когнитивном
полете свел все в "Die Welt als Wille und
Vorstellung" к воле и представлению, хотя труд и мыследеятельность
более весомые категории осознания челове
чеством самого себя.
Вот почему над пылью театра мыследеятельности
любых категорий старый портной Кабалы в искусстве не
менее сведущ, чем русский поэт Некрасов не опознавший
гениальности поэзии Ф.Тютчева или критик Белинский,
отдававший лавры прозы Э.Сю и походя клевавший
гений Бальзака. А ведь даже простая женщина
Денисьева (гражданская жена Ф.И.Тютчева), заглянув в
душу гениального поэта, ужасалась: "Мой неразвлекаемый
Людовик XIV"….Душа женщины эзотерична по
своей сущности.
В этом смысле недаром русская религиозная философия
в ментальном плане вовлекает в сферу триипостасности
софиологию как единое всемирное женское
начало.
Автор попытался показать, что и "Воронья слобода…"
и срез рефлексии в поэзии Ф.И.Тютчева, и эзотеризм
"Философского камня" ѕ,в сущности, гардероб театра по
имени ѕ "ментальная рефлексия", пользуясь которым,
осознаешь глубинные течения жизни как покоя, т.е.
нирваны.
Посвящается 100 –летию со дня рождения проф.Н.И.Кобозева
Воронья Слобода, или как дружили
Николай Иванович и Сергей Сергеевич
“Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец…”
Ф.И.Тютчев
Глава первая
Вороны, черные вороны, это Сергей Сергеевич видел
совершенно отчетливо, шагали по ровно подстриженной
почти изумрудной лишь с небольшими проплешинами
траве. Они открывали свои черные, до блеска лакированные
как башмаки клювы, сварливо поглядывая
почти не мигающими серо-черными глазами на Сергея
Сергеевича. А он, Сергей Сергеевич, точно видел их
асфальтового цвета сюртуки-оперение и почти явственно
слышал их разговор-скороговорку: “Пора чистить,
порра чистить, чистить пора! ”.
Слегка косолапя и отважно перемещаясь по широкому
полю изумрудно-зеленого ковра травы, они подскакивали
и еще что-то шептали друг другу, сговариваясь
между собой в коллективных действиях.
Сергей Сергеевич посмотрел наверх. И увидел небо.
Оно было ярко-синим, но почему-то просматривалось
свкозь белоснежные переплеты, которые образовали
между собой облака, почти неподвижно повисшие над
ним, и он как будто бы смотрел, смотрел и видел этих
воронов и зеленую, чисто изумрудного цвета, траву и
оконные переплеты облаков, и синее, ярко синее небо и
самого себя, лежащего на травянистом ковре, но он же
осознавал себя вне себя в этом странном ярком мире, где
время как будто бы стало, но позволяло отличить
аптечно – точное движение воронов друг от друга, их
разговоры и самих себя неподвижного и слабого там, на
траве, и живого, энергичного здесь, где-то над всем
театральным действием, уже начинавшим его утомлять.
Да, да, он в своей неподвижности и сам был похож на
громадную птицу, опрокинутую на спину. Только на этой
необычной птице были необъятных размеров брюки,
облегающее его рыхлое, Сергея Сергеевича, тело;
белоснежная сорочка, слегка скомканная силой
подтяжек была наглухо застегнута, а черная бабочка
углами своей жесткой материи давила на его удвоенный
подбородок, увеличивая размеры и без того полных щек,
ниспадавших бульдожьими брыльями на саму сорочку и
закрывавшими всю его шею. Голубые глаза Сергея
Сергеевича были широко открыты, все его лицо,
излучавшее приятность необыкновенную, было бледно,
и только громадная блестящая как биллиардный шар
лысина казалась розовой и обрамлялась платиной
седины. Пухлые кисти рук, одна из которых была
неестественно отброшена назад несколько в сторону, в
то время как другая сжимала ручку портфеля набитого
бумагами, но не так, чтобы их там было много, этих
бумаг, но ровным счетом столько, чтобы относительно
обладателя этого портфеля можно было сказать, что он
человек умный и еще многое, многое помнит из того, что
и в бумагах портфеля отсутствует.
Можно даже было подумать так, что тело Сергей
Сергеевича лежало, а то, что называется душой, витало.
Это витание воспринимало все окружающее в таком
свете, в котором и передавалось в сознание лежащего.
Некоторые сомнения вызывали вороны и их обличие.
Чтобы такое значили эти вороны и зачем их
присутствие рядом с ним, Сергеем Сергеевичем? И
только, когда они уже слишком настойчиво стали
подступать к его опрокинутому на траву телу и
требовательно так вопить, грассируя рычащую букву в
слове: “Порррра!”,– он понял, что его зовут на чистку,
которая в текущую среду имеет быть в их институте на
Карповке, где ему и многим предстояло очистить свое
буржуазное прошлое и обелить себя перед органами
Советской власти, проводившей чистку в “Физико-
химическом институте” для упорядочения советского
коллектива института, для чего в институт и была
направлена комиссия по чистке, уже неделю как
заседавшая в конференц – зале института за большим
столом, покрытым зеленым сукном и рассматривавшая
личные дела сотрудников; список тех же, которые
подлежали чистке, был вывешен на доске объявлений и
среди них значилась фамилия “Васенев”, которую носил
только Сергей Сергеевич.
Правда во всем том, что сейчас происходило с
Сергеем Сергеевичем, том, что лицезрела душа Сергея
Сергеевича, и тем, что было тогда,когда имело место
быть чистка на Карповке, была существенная разница.
Тогда Сергей Сергеевич был еще совсем молод, а вовсе
не сед, не имел лысины, хотя и тогда носил портфель и ,
вообще, кончил недавно естественное отделение
московского университета. Седины и лысины не было и
в помине; самого, хотя уже и называли Сергеем
Сергеевичем, но иногда просто Сергеем.
~ 1 ~