Ворошилов помнил: ему надо, необходимо увидеть Ленина… Возможность такая представилась на следующий же день.
С утра он расположился в издательстве «Вперед», но вскоре его позвали на совещание депутатов-большевиков. В небольшой комнатке, — вспоминал он, — «народу сидело человек 10–12. Мы втиснулись и, не нарушая порядка, кое-как устроились сидеть. Заседание началось, мы опоздали. Говорил один из делегатов. Речь шла о настроении рабочих масс в связи в выборами в I Государственную думу. Говоривший все время упорно смотрел на одного из товарищей, который, сидя рядом с другими, как-то особенно изредка, сощурив глаза, бросал взоры то на оратора, то на другого кого-либо.
«Это он, — подумал я, — это — Ленин». Почему-то мне показалось, что я уже где-то и когда-то видел его, что я его знаю. Стал всматриваться в лицо, фигуру, в движения. Хотелось возможно скорее и основательнее запечатлеть в памяти все относящееся к тому, о ком так много думал и кого так хотелось увидеть. Тут же представляю себе, как я, возвратясь к себе, буду описывать нашего Ленина своей пролетарской братве. Знаю, что будут требовать рассказать «все», «подробно»… Наконец моя очередь. Взгляд в мою сторону Владимира Ильича. Вопрос об имени и организации, мною представляемой. Помню ласковую улыбку и поощрительное какое-то замечание. Ободренный и успокоенный, я очень коротко сообщил об организации, настроении рабочих, выборах в Государственную думу и пр. Доклады окончились. Владимир Ильич сжато формулировал общее положение и тут же перешел к беседам с делегатами… В разговорах Владимир Ильич много шутил и между шутками задавал кучу разных, часто неожиданных вопросов. Его интересовало буквально все. Он с одинаковым интересом слушал и о том, как прошли выборы в Государственную думу, и о кознях меньшевиков, и о кадетах, и о наших боевых дружинах, их обучении и вооружении, и о казаках близлежащих от Луганска станиц, и о крестьянах, захвативших земли помещиков, и проч., и проч. Как сейчас помню, с каким воодушевлением Владимир Ильич подхватывал то или иное сообщение, которое отвечало его мыслям, подтверждало его предположения. Раза два и на мою долю выпало услышать от Ильича одобрительные замечания. Это было для меня истинным счастьем».
Совещания с рабочими-делегатами были для Ленина крайне важны — он прикидывал свои силы на предстоящем съезде и считал долгом поддержать товарищей, так как предвидел, что борьба на съезде будет острой и нельзя заранее рассчитывать на победу.
Ворошилов узнал, что ему предстоит выехать за границу. В России съезд такой революционной партии, как РСДРП, провести было невозможно, и потому решили отправиться в Швецию, в Стокгольм. Большинство делегатов ехали вместе на пароходе, но кое-кому из делегатов и в том числе Ворошилову Е. Д. Стасова, организовывавшая переезд, посоветовала добираться в одиночку. И вот он, с документами на имя Володина, отправляется на поезде в Або.
Первая опасная остановка в Белоострове — какая ни есть, но граница. Заграничного паспорта для поездки в Финляндию не требовалось — Великое княжество Финляндское входило тогда в состав империи, обладая, правда, автономией. В вагоне появляются жандармы, они пристально вглядываются в лица, и кто знает, может, они ищут его, делегата съезда? Нет, поезд трогается. Хоть спать приходится сидя, но можно и вздремнуть — Ворошилов привык к этому во время скитаний. Проснувшись утром, он смотрит в окно. Равнину сменили скалы, они громоздятся по сторонам дороги, на вершинах — сосны и ели, солнце, поднявшись над скалами, освещает их с одной стороны. Мелькают чистенькие мызы, красиво, но красота эта суровая, непривычная для того, кто родился и жил на юге России.
Пересадка, короткое путешествие на пароходе — и он в Швеции. Впечатлений много, все внове Ворошилову — и природа, и архитектура, и люди. Все хочется посмотреть, везде побывать. Но русские социал-демократы приехали в Стокгольм не на экскурсию.
Организаторы съезда не располагали обильными денежными средствами, потому делегатов размещали на жительство в весьма скромных комнатках по два-три человека вместе. Вечером у Ворошилова появился сосед. На вид ему было лет 27–28. Кавказское происхождение его было очевидно — по-русски он говорил с довольно сильным акцентом, хотя очень правильно.