Государевы слуги заслали к Белому морю не одного Ворошилова — тогда в Долгощелье проживало еще шесть «поднадзорных». Тотчас же дом, где поселился вновь прибывший, стал местом сбора ссыльных, они подолгу беседовали, спорили. Питались тоже вместе — = так было все же легче. Стали посещать Ворошилова и местные жители…
Близится зима, а у Ворошилова нет одежды, и он просит вспомоществования от казны. 10 сентября полицейский урядник с понятым обследовали имущественное состояние просителя. Из составленного ими акта мы узнаем, что в это время Ворошилов имел одну летнюю фуражку, один летний пиджак, одно суконное без ваты пальто, одни брюки, три тельные ситцевые рубашки, трое кальсон, одни сапоги и две пары портянок. Все перечисленные вещи, как отмечалось в акте, «ветхи и требуют замены новыми». Однако в помощи ссыльному администрация отказала.
Длительное пребывание в тюрьме отразилось на здоровье Ворошилова, и он ходатайствует о переводе в такое место, где бы он мог лечиться. «Мезенский врач, — пишет он в прошении, — меня освидетельствовал и нашел меня здоровым, хотя все освидетельствование заключалось в том, что меня заставили показать язык».
Неугомонного ссыльного переводят в Мезень, не ослабляя надзора. Ворошилов же и не думает успокаиваться. 22 января у него производят очередной обыск, и в руки полиции попадает опасный документ: черновик корреспонденции о жизни ссыльных в редакцию неизвестной жандармам газеты. Этого мало — в начале 1912 года среди ссыльных Архангельской, Вятской и Пермской губерний подпольно была проведена анкета об условиях жизни в ссылке. В феврале такой опрос состоялся в Мезенском уезде, и, разумеется, одним из главных инициаторов и осуществителей его был Ворошилов. Как только это стало известно губернатору, последовал приказ выслать смутьяна вон из уездного города.
Верстах в ста пятидесяти вверх по реке Мезени — деревушка Юрома. Деревушка-то маленькая, а ссыльных в ней — 70 человек. Они охотно принимают новичка в свой круг, и в этом доме начинаются собрания! То же и в селе Дорогорском, куда, поближе к городу Мезени, 3 июня 1912 года переводит его начальство.
Четвертую весну встречает Ворошилов в ссылке. По ночам долго не гаснет свет в его окошке — он читает, читает, читает, изучает классиков марксизма и французский язык. Днем же нередко с ружьем в лесу. Природа великолепна и здесь. Наслаждаться ее красотами, однако, в полной мере возможно только тогда, когда ты свободен, а человеку, уже почти четыре года подряд пребывающему во власти полиции, неизменно идет на ум — скорее бы кончился срок! Но «власти предержащие» точны: ни днем ранее, ни днем позднее.
Четвертушка бумаги, машинописный текст: «1912 года июля 28 дня. Я, нижеподписавшийся политический ссыльный Климентий Ворошилов, дал настоящую расписку г. Мезенскому Уездному Исправнику в том, что сего числа мне объявлено об освобождении меня от надзора полиции, в чем и подписуюсъ». Столь же точен и Клим Ворошилов — ниже следует рукописный текст: «Даю настоящую подпись в том, что мне объявлено об окончании надзора 28 июля в 4 1/2 час. пополудни. Климент Ворошилов».
Свобода! Можно уезжать. Но куда? Пребывание в обеих столицах, так же как и в большинстве губернских городов, ему запрещено, и путь один — на родину, в Донбасс. Там ждет его Екатерина Давыдовна, срок ссылки у которой окончился в 1910 году. И Ворошилов снова в Алчевске. Но работы по специальности для него нет и не будет — слишком хорошо знает администрация заводов, кто такой Клим Ворошилов. Выручают товарищи: на заводе ДЮМО есть рабочий кооператив, и правление его берет Ворошилова в пекарню. Жить очень трудно, ничего нет у революционера, которому уже за тридцать. Вся мебель в его комнате — стол, кровать да два ящика.
Но его заботит совсем другое. За то время, что он провел в архангельской глуши, многое изменилось в России. Отступление революции кончилось. В апреле 1912 года на Ленских приисках произошел кровавый инцидент, и эхо далеких выстрелов громом прокатилось по России. Рабочее движение стало набирать разгон, и по-прежнему во главе его была партия большевиков.