Местные крестьяне жили в убогих хатёнках, прибывавшие работать к Алчевскому размещались где попало. Никаких квартир помещик им не предоставлял. Каждый устраивался как мог. Ворошиловы сняли для жилья за довольно скромную сумму захудалую землянку во дворе у одного из жителей Васильевки — Тимофея Крамаренко. Землянка с крохотными оконцами, в которые едва пробивался свет, имела глиняный пол, от него тянуло сыростью. К. Е. Ворошилов через многие годы скажет с горечью: «В этих “хоромах” наша семья прожила несколько лет...»
В книге «Рассказы о жизни» Ворошилов подробно описывает своё трудное детство, ярко передаёт чувства и мысли, воспроизводит ситуации, оказавшие влияние на формирование его характера, выработку воли.
Он рассказывал, что, будучи пастухами телят, они с напарником Василием переносили недетские невзгоды: «Хотелось спать, мы с Васей зябли спозаранку от росистой травы, утренних туманов. Стараясь разогреться, мы бегали за телятами или просто размахивали кнутом. Незаметно сон проходил, и мы втягивались в свой трудовой ритм. Становилось теплее, и мы отогревались на солнышке. Но нежиться не приходилось: всё время надо было смотреть, как говорится, в оба, чтобы наши подопечные не забрели на помещичьи поля или огороды, за что нам изрядно попадало от приказчика»[9].
Он рассказывает об интересном случае, когда впервые проявил свою смелость в противостоянии с сыном приказчика.
Как-то вечером дворовые ребята, с ними был и Клим, собрались возле близлежащей балки, где были сложены заготовленные для господской кухни дрова. Там, среди дровяных поленниц и штабелей кругляка, всегда было уютно и весело. Ребята сидели на брёвнах, на траве или рылись в песке, рассказывая друг другу всякие разности. Иногда играли в соловьёв-разбойников, прятались в кустах и за штабелями. Все они были почти ровесниками, и никто никого не обижал. Исключением был лишь Колька, сын господского приказчика Цыплакова.
Уверенный в своей безнаказанности, он держал себя нахально и высокомерно, любил поиздеваться над малышами и часто ни за что ни про что совал им кулаком в лицо или под бок. И все терпели эти унижения, чтобы не накликать беду на самих себя и своих родителей. Но в тот раз Колька Цыплаков вздумал «пошутить», как он потом говорил, и над своими одногодками. Он взбирался на штабель и оттуда прыгал на кого-либо из пацанов и, свалив жертву, долго смеялся.
В этот вечер он для своей «шутки» выбрал Клима Ворошилова. Клим устоял, не упал, но оставить это так Цыплакову не смог, решил проучить Кольку и навсегда отвадить от дурацких издёвок. Подобрав небольшое полено, он, улучив момент, огрел обидчика чурбаном по затылку. Видимо, перестарался: Колька упал, стал кричать и корчиться от боли. Видевшая всё это женщина, нёсшая воду из родника, воскликнула от испуга:
— Ой, батеньки, парнишку убили!..
Подбежав к ребятам, она окатила Кольку водой. Он очнулся и, размазывая по лицу грязь, поднялся с земли.
— Кто меня ударил? — злобно оскалился Цыплаков.
Клим ответил как можно спокойнее:
— Ударил я, и сделал это для того, чтобы ты понял, бывает ли больно другим, когда ты бьёшь их. И ещё запомни: если кому-нибудь пожалуешься или ещё раз тронешь кого-либо из малышей, я тебе ещё не то сделаю.
— А что ты мне можешь сделать? — заносчиво огрызнулся уже пришедший в себя Колька.
— Тогда узнаешь, — сказал Клим, едва сдерживаясь, чтобы не ударить наглеца ещё раз. Избегая драки, он решил уйти, на ходу бросив ему:
— А если не исправишься — убью.
Поверил ли Колька Цыплаков этой угрозе или нет, но с тех пор его как подменили. Он стал, как и все Васильевские подростки, простым и естественным, лишь иногда косился на Ворошилова с каким-то заячьим страхом...
Стадо коров, за которым глядел отец Клима, значительно увеличилось, и помещик разрешил Ефрему Андреевичу взять себе в помощники сына, имевшего опыт пастьбы, — как-никак уже более двух лет он гонял телят.
Ворошиловы пасли скот на большом выгоне недалеко от имения. Вокруг были хлебные посевы, стога сена. Коровы, несмотря на все старания пастуха и подпаска, иногда заходили на поля жита и ячменя, курочили сенные скирды[10]. За это Ефрем Андреевич получал от управляющего или приказчика выговоры, а то и более строгие наказания — вычеты из заработка. Никакие объяснения не принимались, правыми всегда оставались защитники интересов хозяина.
Ворошилов-старший долго крепился и терпеливо нёс свой крест. Но в нём накапливалась ярость, и однажды она выплеснулась. Возмущённый очередной несправедливостью приказчика, он обругал его самыми последними словами и, не взявши даже расчёта, ушёл из имения.