Тяжкие статьи обвинения зачитывал прокурор. Их было много. За самую легкую — длительный полагался срок. Эксплуатация чужого труда, спекуляция, изготовление фальшивых печатей, хранение и скупка сырья «в особо крупных размерах»… Он плохо запомнил бесконечную череду свидетелей: перепуганных базарных торговок, сапожников-инвалидов, узбеков из дальних и ближних аулов — кожевенников. Все они от отца кормились. Зато запомнил внезапную вспышку необъяснимого чуда — приговор суда: денежный штраф и год условно. И кинулись все обниматься.
Вечером, в тот же день, за грандиозным пиршеством Йони пытал отца:
«Да неужели ты в это веришь? Какую папку он мог принести, какие бумаги?»
«Сынок, он горы перепахал. Когда-нибудь ты это узнаешь».
— Йони, вам это больно будет услышать, я понимаю. Я тоже отец: это ваш сын, ваша плоть и кость. Но вы обязаны это знать, для этого, собственно, я вас и ждал. Случилась масса странных вещей, необъяснимых! Удар был убойный. Я думал, джип развалится. Увидел ребенка над головой, он кувыркался в воздухе. Первая мысль: бежать! Шоссе пустынно, кругом ни души, никто не видел аварии — темень кромешная. Как будто бес за рулем, а не Семка Каши, инспектор. И тут я впервые взмолился. Не Будде, не Магомету и не Иисусу Христу, а Б-гу нашему — Авраама, Ицхака, Яакова… Вы помните, Йони, это место в Торе, в самом конце «Хайей Сара»? Как после смерти праматери нашей Авраам еще раз женился — на Ктуре, и та родила ему сыновей. И отдал Авраам все, что у него, — Ицхаку, а сынам Ктуры дал подарки и отослал на восток, в землю Кедем. И знаете, Йони, как толковали это в Непале? Истинные знания Авраам передал Ицхаку, ими владеют евреи. Сыновьям же Ктуры достались «подарки». И с ними ушли они на восток — в Тибет, Индию, на Памир, где основали свои религии. То, что зовется сегодня восточной мудростью.
«Не так все просто в этой истории, — думал Йони, радуясь тому, как легко читается „карта“. — Ко мне его пристегнули — заблудшую Семкину душу. Теперь понятно, почему он здесь… Да, но где же отец, когда отец появится? Если Семка не видел отца…»
— Короче, взял я к обочине, затормозил. Вылез из джипа и пошел назад. Искать на асфальте кровавый мешок костей. Все, что могло от ребенка остаться. И тут он кричит мне с газона, из-за кустов: «Маньяк!.. Дебил!..» — отборные эти словечки, что модны у них сейчас.
Йони увидел в окно жену, Даника на костылях. Ветер рвал их одежду, они заслонялись от хлестких плетей дождя, беспомощно оглядываясь по сторонам.
Йони вскочил, замахал им руками. Семка тоже поднялся.
— Вы уезжаете, Йони? Взгляните хотя бы на джип — ни вмятины, ни царапины. Вы просто обязаны это увидеть. Как будто руки кто подложил.
— Я знаю, я верю! — отвечал Йони, торопливо убирая на поднос чашечки, блюдо с обломками вафель, комочки салфеток. — Это действительно руки! А вы ведь не курите, Семка, я верно вычислил?
— Что же вы раньше не спросили? Конечно, курю! — остановился и вытащил сигареты. — Я ведь еще не пришел в себя. Весь в тумане…
— Спасибо, не стоит, в машине я не курю.
Была глубокая ночь. Скорее — ближе к рассвету. Семейство Маркус возвращалось домой. Даник спал на заднем сиденье, укрытый пледом. Йони вел машину осторожно — чтоб не потревожить сына. Шоша сладко зевала, с наслаждением ощущая, как тело ее наливается тяжестью и покоем.
— Завтра же, слышишь, Леня, пойдешь в синагогу и дашь цдаку. И с мезузами смотри не забудь, это страшно важно.
Цдаку — это само собой, тут отстегнет он по-царски, сколько Шоша позволит. А как поступить с наворованным? Нет, не станет он крушить беседку, не будет громить черепицу и кирпичи. В Торе ясно сказано: возвратить владельцу ущерб втрое, всемеро. Он все, что украл, на десять помножит и в банк занесет. На счет синагоги. И на счет каблана. Не сразу, а помаленьку, частями. Чтоб Шоша не догадалась. Не стоит ее огорчать. И с делом этим будет покончено.
Дождь иссякал. Йони выключил дворники. Вспомнились слова пророка: «И были в те дни чудеса в Ерушалаиме: ночью лили дожди, а солнце светило днем…»