Воротынцев видел, как минут через десять сюда вбежала Малашка и стала торопливо готовить барышне постель, откинула одеяло, взбила подушки. Значит, Марфинька очнулась, и сейчас ее приведут сюда, чтобы уложить в постель.
Сказала ли она старухе о поцелуе? А если сказала, то в каких выражениях? И что чувствует она теперь к нему? Страх? Ненависть? Или еще сильнее любит теперь его?
Как прекрасна она была в обмороке! Бледная, с полуоткрытыми губами, между которыми сверкала белая полоска зубов.
Она, может быть, потому лишилась чувств, что он слишком крепко сжал ее в своих объятиях? Неловко все это вышло, некрасиво, неделикатно. Страсть превратила его в животное. Не подозревал он за собою такой необузданности. Что значит деревня и сознание силы и власти! On devient malgré soi un rustre! [15] В Петербурге он совсем иначе повел бы себя.
Но в Петербурге нет таких девушек, как Марфинька. Если бы ему там сказали, что есть на земном шаре девушка, способная упасть в обморок от поцелуя, он расхохотался бы и ни за что этому не поверил. А вот нашлась же такая, на его счастье. Une sensitive [16]… Какая прелесть!
Во всяком случае, никогда не забыть ей этого первого поцелуя (он самодовольно улыбнулся), и чем дольше заставит он ее ждать второго — тем выгоднее для него.
Он станет развращать ее, знакомить ее с прелестями любви постепенно, исподволь. Это будет несравненно интереснее, чем грубо насладиться ею и потом бросить. Он так искусно примется за дело, что падать в обморок от его поцелуев она больше не будет, о, нет!
Размышляя таким образом, Александр Васильевич прохаживался взад и вперед по комнате, вскидывая по временам полный любопытства взгляд на окно Марфинькиной спальни. Ему хотелось хоть мельком посмотреть на нее, когда она войдет туда. Но в ту саму минуту, когда она появилась, не успел он еще разглядеть ее лицо, как окно плотно задернулось занавеской. Это, верно, Федосья Ивановна распорядилась.
Костяной нож, который был в руках Воротынцева (он разрезал им новую книгу), хрустнул в его пальцах и разломился пополам.
— Эй! — закричал Александр Васильевич так громко, что дежурный казачок, дремавший в соседней комнате, сорвался с мета в таком испуге, что в первую минуту не знал, в какую сторону ему метнуться. — Узнать, как чувствует себя барышня, легче ли ей, да Николая ко мне прислать, — приказал барин.
Мальчик кинулся со всех ног исполнять приказание и несколько минут спустя прибежал назад одновременно с управителем.
— Федосья Ивановна приказали доложить вашей милости, что барышне покой нужен, — скороговоркой отрапортовал казачок.
Ухмыльнулся ли он при этом, или это только показалось Александру Васильевичу, но не успел он договорить, как звонкая пощечина чуть не сшибла его с ног.
— Вон! — затопал на него барин, ударив его еще раз со всего размаха.
С глухим воплем и с разбитым в кровь лицом мальчик вылетел из комнаты.
Немного успокоенный удовлетворенным порывом гнева, барин опустился в кресло.
— Видишь, грубят, — обратился он к управителю. — Подтянуть надо, распущены.
— Подтянем-с, не извольте беспокоиться, — ответил Николай.
— Эта старуха, Федосья, она черт знает что себе позволяет, — продолжал угрюмо жаловаться барин.
— Известно, сколько времени здесь за барыню распоряжалась, ну, и возомнила о себе.
— Я ей покажу, какая она барыня! — процедил сквозь зубы Александр Васильевич и, помолчав немного, спросил, не поднимая взора на своего собеседника: — Она ведь в Киев, кажется, собиралась?
— Собиралась, это точно, а теперь по всему видно, что раздумала.
— Это почему? — спросил барин, сдвигая брови, и, сорвавшись с места, снова зашагал по комнате.
Николай нагло усмехнулся.
— Да подсматривать ей тут понадобилось за вашей милостью да за барышней.
Барин как вкопанный остановился перед ним.
— Что такое? Подсматривать? — повторил он побелевшими губами, надвигаясь на своего клеврета.
— Точно так-с, — прошептал последний, осторожно пятясь на всякий случай назад, в коридор.
— За мною подсматривать? — продолжал, бледнея от ярости, Во-ротынцев. — Так скажи ей, старой дуре, что, если я хоть раз поймаю ее на этом, до смерти прикажу ее запороть! Подсматривать! Узнает она, как за мною подсматривать! Мерзавка! Я ей себя покажу!
Голос его дрожал и обрывался от бешенства. Приказав управителю выйти вон, он остался один.