Александра Васильевича точно что кольнуло в сердце, когда свет в окне заброшенной усадьбы метнулся ему в глаза. Это был тот самый флигель, в котором некогда жила Марфинькина мать. Строение приходило в ветхость уже и тогда, когда он был здесь с бабушкой, десять лет тому назад, теперь это должна быть руина. Кому могла быть надобность проникнуть в эту руину, да еще ночью, со свечами? Уж не Марфинька ли?
Нелепость этого предположения была очевидна, но тем не менее оно в первую минуту так всецело овладело Воротынцевым, что он чуть было не приказал кучеру вернуться в Гнездо. Но, сообразив, что понапрасну только поставит себя в неловкое положение перед людьми, а главное — приедет несколькими минутами позже туда, где наверное уже застанет Марфиньку и где она его ждет, он прикрикнул на кучера, чтобы тот гнал вперед лошадей еще усерднее.
X
В Воротыновке, невзирая на поздний час, не спали. Какое-то особенное движение замечалось не только в барской усадьбе, но и на селе.
У опушки леса им навстречу попались мужики верхами, что-то кричавшие и махавшие руками. И не успел барин спросить у них, что случилось и куда они скачут, как они уже скрылись из виду.
У растворенных настежь ворот толпились люди; другие кучками бежали из флигелей, где помещались фабричные. И чем ближе подъезжал тарантас, тем явственнее доносились до слуха сидевших в нем гул голосов и какой-то странный вой.
— Пошел! Пошел! — повторял барин.
Стоя в тарантасе, бледный, со сверкающими глазами, он растерянно озирался по сторонам.
Жуткое предчувствие щемило ему сердце. Марфинька что-нибудь над собой сделала: утопилась?.. Речка близко… колодезь под окнами.
Он не видел ее после приключения в беседке. Черт знает что могла наговорить ей старуха! О, какой он дурак, что пропустил эту ночь и целый длинный день, не объяснившись с нею!
Эти мысли вихрем проносились в мозгу Воротынцева. А плач со стонами и причитаньем, как над покойником, все усиливался. Это по ней плачут… над ее трупом!
Нет, толпа дворовых с прибежавшими из села бабами и девками ревела не над Марфинькой, а над Федосьей Ивановной, которую управитель истязал в пустом сарае, при свете фонаря и с помощью двух конюхов из людей, приехавших вместе с барином из Петербурга. Из воротыновцев никто не решился бы поднять руку на старуху, всю жизнь считавшуюся самым близким человеком к покойной барыне Марфе Григорьевне.
Управитель вымучивал у нее ответ на вопрос, предлагаемый перед каждым ударом: где барышня? Но Федосья Ивановна молча выносила пытку. Кровь уже текла ручьем из ее истерзанной спины, она давно перестала стонать, а он все еще приказывал бить ее. Громкий ропот, слезы, крики толпы, теснившейся у запертой двери сарая, только раззадоривали его еще пуще. Он засек бы старуху до смерти, если бы крики: «Барин, барин едет, барин едет!» — не заставили конюхов, исправлявших по его требованию роль палачей, остановиться и с испугом переглянуться между собой.
Весь перепачканный кровью своей жертвы, выбежал управитель из сарая навстречу тарантасу, въезжавшему во двор.
— Что тут у вас случилось? — раздался голос барина.
— Старуха… барышню скрыла куда-то, — бессвязно забормотал управитель, дрожа от страха перед барином.
«Скрыла»… значит, Марфинька жива!.. Слава Богу! У Александра Васильевича отлегло от сердца.
— Куда же она ее скрыла? — отрывисто спросил он, выскакивая из тарантаса, и, не дождавшись ответа, повернулся к толпе, почтительно расступившейся перед ним, и гневно затопал ногами. — Разогнать эту сволочь! Что за сборище? Вон отсюда! — запальчиво возвысил он голос.
— Да ведь ей, сударь, восьмой десяток пошел, — послышался голос из толпы.
Его тотчас же поддержали:
— Она при покойнице Марфе Григорьевне… Много ль такому старому человеку нужно? По закону не полагается…
— Прочь! Вон отсюда! — сурово повторил барин. — Батожьем велю разогнать!
Толпа отхлынула, но совершенно не расходилась; когда же барин с управителем вошли в дом, некоторые из баб расхрабрились настолько, что стали одна за другой пробираться в сарай, где лежала на рогоже Федосья Ивановна.
Один из парней, истязавший ее, опустившись перед нею на колени, держал у ее запекшихся губ ковш с водой, которую товарищ его зачерпнул из ведра у колодца.
— Прости, Христа ради, бабушка, не по своей воле! — шептал он.
— Бог простит, — чуть слышно проговорила старуха.
Это были первые слова, вырвавшиеся у нее с той самой минуты, как управитель узнал, что барышня куда-то из усадьбы исчезла. Сначала он допрашивал бывшую домоправительницу с проклятьями и угрозами, а потом, отчаявшись сломить ее упорство, потащил ее в сарай и стал сечь.